.
Однако даже и тем, кто недоволен эстетической и этической бедностью современного общества, стоило бы задуматься, нельзя ли смягчить эти негативные влияния допущением религии в публичную жизнь. Некоторые проницательные авторы, наблюдавшие за западным обществом, утверждали, что действительно можно, но только если религия обойдется на публичной арене без навязывания собственных догм. Французский теоретик Марсель Гоше призвал западное общество вновь обрести свои духовные корни, которые оно утратило, отказавшись от Бога в пользу сакрализации нации[678]. В схожем ключе высказывался и американский богослов Рейнгольд Нибур, хотя и относясь ко вторжению религии в политику весьма настороженно.
Опасения Нибура вызывало то, что религия абсолютизирует и морализирует политические расчеты, в действительности предназначенные для реализации частного интереса. Однако он допускал, что так называемые иллюзии религии могут сыграть в политике определенную роль, сплачивая людей «вопреки социальным конфликтам». В этом, по его словам, заключается «уникальный дар, приносимый религией человеческому духу». Секулярное воображение, как полагал Нибур, неспособно творить связи между людьми, поскольку они требуют «утонченного безумия, отвергающего непосредственные видимости ради предельно-глубинного единения»[679].
Я согласен с Нибуром в том, что религия дает обществу не просто набор идей, но и заботу о качестве жизни – более возвышенную цель, чем банальное накопление власти и богатства. Поэтому религиозная риторика вторгалась в политический дискурс именно в период эрозии или же полного коллапса моральных и духовных основ того или иного сообщества. В эпоху глобализации транснациональные силы отрезáли традиционные общества от их корней, размывая привычные социальные идентичности, оспаривая старые иерархии и лишая общество той безопасности, какую давали ему традиционные институты. Все эти аспекты глобальной эры и тщетность современного секулярного бытия особенно яростно критиковались в религиозных культурах насилия, которые мы рассматривали в этой книге. Религия была нужна им как чудесный бальзам, способный исцелить их расколотые на части миры. Для некоторых – подобно искусству, книгам или спорту – религия может становиться убежищем от политических неурядиц: именно там они находят чувство самотождественности и уверенность в традиционных источниках авторитета.
Другие люди во времена общественных нестроений находят тихую гавань в иных формах публичной жизни: к примеру, в самый разгар войны в Боснии в середине 1990‐х мечети оставались открытыми, а филармонический оркестр Сараева продолжал давать концерты по расписанию, выступая перед смешанной в плане этнической идентичности аудиторией. В Палестине единство «по ту сторону» насилия и этнических склок символизировали высшее образование, спорт, а также религия. На мой вопрос, где могли бы сойтись будущие поколения палестинцев и израильтян, сторонник ХАМАС ответил: «Наверное, в универе». Он вполне допускал, что его сын когда-нибудь мог бы учиться и даже сдружиться с сыном или же дочерью его израильского оппонента на нейтральной арене – «может быть, в каком-нибудь кампусе вашего Калифорнийского университета», предположил он