Поздней осенью семнадцатого года и наступившей зимой звуки выстрелов под окнами дома, в котором занимали квартиру Блок с женой, были делом привычным и не удивительным. К тому же неподалеку громили винные погреба, поэтому на темную по вечерам Офицерскую улицу тогда не стоило соваться ни при каких обстоятельствах.
Сейчас стало не то чтобы спокойнее и безопаснее, но все же начало образовываться подобие некоего нового, революционного порядка, включающего в себя комендантский час, вооруженные патрули рабоче-крестьянской милиции и бесконечное разнообразие всяческих мандатов. Тем не менее юные девушки, «бывшие» люди, да и просто законопослушные обыватели избегали без крайней необходимости перемещаться поодиночке.
Вот и на этот раз Любовь Дмитриевну и Александра Блока вызвались сопровождать до дома сразу несколько преданных и восторженных почитателей его таланта.
Погода в Петрограде была не холодная и безветренная, шел почти незаметный, и ни к чему не обязывающий серый дождик. Жена поэта, по обыкновению, держалась немного в стороне и сзади — к тому же ей сегодня еще приходилось нести, перекладывая из руки в руку, довольно увесистый мешок с крупой и сушеными овощами, который организаторы вечера выдали им в качестве гонорара за выступление. Помощи ей никто из молодых людей не предложил, да она и не согласилась бы принять ее — большинство из общепринятых некогда правил приличия, видимо, остались в невозвратном прошлом. Сам Блок шагал, разумеется, налегке, в окружении спутников — так, чтобы ничто не могло помешать выразительной жестикуляции, которой он сопровождал почти каждую свою мысль, утверждение или стихотворные строки.
По пути от Литейного на Офицерскую темы общего разговора неоднократно менялись — громко, в голос, читали стихи, обсуждали события прошлого, говорили о будущем… Прохожих навстречу попадалось немного, редкие гужевые повозки и еще более редкие автомобили проезжали по улицам без остановок, а милиционеры на перекрестках не покидали своих постов, хотя и сопровождали компанию настороженными взглядами.
Речь о реформе русской грамматики зашла уже недалеко от Мариинского театра. При этом Александр Блок, к удивлению своих молодых собеседников, придерживался по отношению к этой реформе особой позиции. Например, он довольно горячо выступил в защиту отменяемых букв алфавита:
— Да, конечно же, в целях педагогических и других надо перепечатывать классиков по новой орфографии, за исключением отдельных случаев, искажающих текст, — признавал Блок. — Однако можно ли применять ее при перепечатке поэтических произведений? В отдельных случаях это может разрушить рифму и расстроить музыку стиха. Я понимаю и ценю реформу с педагогической стороны, но здесь идет речь о поэзии. В ней нельзя менять орфографию. Когда поэт пишет, он живет не только музыкой, но и рисунком. Когда я мыслю «лес», соответствующее слово встает пред моим воображением написанным через «Ѣ». Я мыслю и чувствую по старой орфографии — возможно, что многие из нас сумеют перестроиться, но мы не должны искажать душу умерших. Пусть будут они неприкосновенны.