— Ничего, мальчики, ничего. Глаза боятся, а руки делают… — но и сама была бледна, сжимала зубы, то и дело сглатывая отвращение.
Рахун понимал: молодая целительница хоть и была на редкость талантлива, и повидать успела куда больше, чем Ваджра и Доду, но подобного мора она не видела. Да что там Жадиталь — столько смертей сразу испугали бы кого угодно. Даже он сам, еще ребенком прошедший по полям сражений Войны Дорог, по улицам осажденного Орбина, и то чувствовал холодные струйки между лопатками, зуд под крыльями, дрожание злобного рыка в горле… потому тоже проглотил все это вместе с привкусом тлена, а потом обнял за плечи обоих юношей и запел. Не о покое, как собирался, — о высокой гордости, о силе, о ревущем пламени всетворения, которое раз за разом помогало людям подниматься над враждебным миром, даже над собой, и побеждать, когда, казалось бы, надежды потеряны.
И постепенно его спутники приободрились: расправили плечи, набрались решимости. К шатру Шахула подошли уже не запуганные дети, но по-деловому настроенные мастера своего искусства.
Шатер был разбит посередине становища рядом с племенным стягом суранов. Сам стяг — жердь с воздетым на нее конским черепом, обмазанным желтой глиной, и тремя конскими хвостами, из которых выглядывали стрелы с рыже-пестрым оперением, — торчал рядом, склоненный в знак траура, и прямо под ним хааши Шахул из клана Волка, глава тиронской миссии, выслушивал своих стражей. Ничего утешительного в донесениях хаа-сар не было. Все сводилось к тому, сколько здоровых заболело, а больных умерло за последние часы, сколько сухого навоза удалось найти для костров и всех ли отбившихся от стада овец выследили и вернули, дабы не допустить лихорадку к соседям.
За неделю среди больных и умирающих дед изменился до неузнаваемости: он сильно ссутулился, но дряхлым не выглядел, напротив, Рахун не помнил, когда еще от хааши веяло такой мощью и яростью. Колдуны — не воины, они менее чувствительны и не склонны к боевому безумию, потому обычно слабы, гораздо добрее хаа-сар и улыбчивее. Удел колдуна — собственная песня, покой и душевное здоровье соплеменников. Но в этот раз дед Шахул явно не был тем, кто может успокоить ближнего: глаза его даже при свете дня горели злобными зелеными огнями, а лицо, черное от гнева, напоминало разом и суровый лик древнего старика, и оскаленную морду матерого зверя. Печать убийцы, как у Фасхила, подумал Рахун и вспомнил, почему Шахул не позволил т’хаа-сар Тирона возглавить миссию. Он решил, что лучше всего расспросить старого хааши и сразу же отправить отсыпаться, пока еще не поздно… наивные планы, прямо как у мальчишек Таль — ничем не лучше!..