Рахун кивнул сыну, поднялся и снова обратился к златокудрому торговцу:
— Так значит этот ребенок — не твой?
— Я же сказал: продано.
Златокудрый страха не показывал, только улыбался с презрением и скукой. Если бы хранителя так легко было обмануть. За улыбкой Рахун видел не только страх, но и боль, страдание покалеченной любви, превратившейся в ненависть. Пожалеть тебя? Избавить от всего этого: от любви, от ненависти, от страданий, от жизни? Избавить мир от тебя?
Но нет, ты сильный, Нарайн Орс из Орбина, рано тебе умирать. Живи, мучайся, быть может, ты еще отыщешь путь к покою.
— Во что ты оценил малыша? Я хочу его выкупить.
— В тринадцать талари, магистр. Но, как я и сказал, деньги уплачены, и мальчик больше мне не принадлежит. А какую цену назовет его новый хозяин — я не знаю. Может, вообще не продаст.
Другой торговец, по виду фарис, с готовностью поддержал орбинита:
— Да, правда, я уже заплатил и продавать мальчика не буду. Сам посуди, магистр: тринадцать полновесных талари золотом — за такого кроху цена грабительская. Стал бы я платить, если бы малыш не был мне нужен? Иметь у себя такого я всю жизнь мечтал… О боги. — Он всплеснул руками, словно дурной актер-кривляка в пестрых тряпках, что выступает перед простодушными зеваками. Растрогать, что ли, собрался? — Да зачем мне тебя обманывать! Слаб человек, вот и у меня есть свои, с позволения сказать, слабости: вкусно покушать люблю, вина дорогого испить, куцитру в охотку… И мальчик этот. Но ты зря за него волнуешься: у меня будет жить так, как не всякий принц живет, все самое лучшее получит. Нет, не продается.
Ягодка зло глянул на фариса, оскалился и даже рыкнул. Потом еще ближе придвинулся к невольнику, накрыл его руку второй ладонью. Мальчик совсем притих, затаился. Близость хранителя радовала его, но и пугала тоже — он боялся поверить и обмануться: смотрел, слушал, улыбался, но не верил.
— Не бойся, я не уйду. Я тебя никогда не брошу. И отец. Ты не смотри, что он такой суровый. Он тоже будет тебя любить. И мама… как тебя зовут? Меня — Ягодкой, а тебя?
Мальчик, конечно, ничего не понял, тогда Ягодка тихонько потянул на себя сцепленные руки и прижал ладошку малыша тыльной стороной к своей груди.
— Я — Ягодка, — выговорил он на ломаном орбинском. Потом точно так же прижал свою руку к груди мальчика. — Ты?
— Адалан… — чуть слышно выдохнул малыш.
— Аада-лаан… Лаан, — медленно повторил Ягодка, словно перекатывая на языке, стараясь распробовать, понять. — Лаан-ши… — и снова перешел на шелестяще-воркующий даахири, орбинский был для него еще очень трудным. — Я буду звать тебя Лаан-ши, это цветок такой, в месяц журавля цветет. У тебя волосы золотые, мягкие, как цветы Лаан-ши.