* * *
Кербез обернула одеялом получше ноги Тунук, огляделась по сторонам, любуясь полной спокойствия ночью. Только скрип колес и всхрапывания лошадей нарушали тишину, окутавшую гору.
«Как все же безмятежна природа! — подумала Кербез. — Ей нет ни до кого дела. Сколького мы не замечаем в своей каждодневной суете! Кажется, только вчера мы были детьми, играли тряпичными куклами, нянчили их… Разве думали мы тогда, что ожидает нас. Кто знал, что впереди война, которая принесет столько несчастий, столько бед… В цветущую весну девичества, когда ночами ходят обнявшись влюбленные пары, смехом и шутками встречая восход, мы с тоской обнимали мокрые от слез подушки, потому что все парни были на фронте, не смыкали до утра окаменелых глаз, вздыхая о несбывшемся. Но все же спасибо судьбе, не нам обижаться на нее. Хоть не таких, о которых мечтали, но нашли мы своих нареченных, — не выбирали, не подсчитывали их достоинства и недостатки. Да и жизнь у нас была не такой уж темной и горькой. Было много и светлого, радостного… — Кербез улыбнулась своим мыслям. — Теперь бы только сыновей женить да дочери бы хороший человек встретился! Тогда уж ничего не надо будет. Не надо мне будет другого счастья».
Кербез вдруг вспомнился муж, Кулжабек. Сколько раз говорили ей: «Разве у тебя муж? Небось даже постель твою как следует не согревает. Ночует где попало, мол, по вызову ездил, работа, дескать, такая!» «А зачем мне следить за ним? — подумала Кербез. — О нем будут плохо говорить, не обо мне. Не зря сказано: кривая тропа на прямую дорогу не выведет. Не маленький, сам должен понимать. А если я буду назло ему поступать, что хорошего выйдет-то? Только детей своих искалечим, души их чистые в грязи вываляем. Нет, лучше не замечать плохое, ведь у меня в жизни есть и много хорошего. Сыновья, например. Вон, Мурат, хоть и не такой крепкий, а уже трактор водить силенок хватает. Кубат отличник в школе. И Жеништай подрос, жеребеночек мой…»
Даже Уулча, лучшая подружка Кербез, любит доводить ее:
«Ты, Кербез, во всем похожа на свою покойную бабушку. Та такая же домоседка, тихоня была. Ты открой глаза-то пошире! Твой, балакают, опять начал между гор кататься. Небось сейчас с какой-нибудь кареглазой чабанской женушкой забавляется, спиртик пьет, куурдаком заедает. А что? Думаешь, он овец лечит? Как бы не так! Говорят, оставит порошков разных чабану, чтобы тот сам лечил, и едет дальше. Ты бы съездила следом за ним-то?»
Покраснев от стыда и обиды, Кербез с трудом находила слова для ответа: «Пропади ты со своими дурацкими шутками! Ты, наверно, хочешь, чтобы все мужчины день и ночь сидели дома, как твой Карагул? Не всем же быть комнатными собачками!»