Кокто, которому к сорока годам удалось все-таки переехать и поселиться отдельно от матери, жил начиная с осени 1931 года на улице Виньон, в нескольких метрах от площади Мадлен. Его квартира была своего рода святилищем, с китайской прислугой, подносами для опиума и трубками, вспоминала Натали. «Иногда там случались вещества и посильнее опиума – был ли это кокаин? – Жан никогда не позволял мне пробовать, но уверена, что полюбила бы это». Свободное поведение, богемная компания, собиравшаяся вокруг наркотиков, театральное окружение, всегда милое сердцу княжны… все это было неотъемлемой частью их вошедшей в историю любви. Княжне нравилась словесная пиротехника Кокто, его страсть к нарушению правил, его интуиция мечтателя. Как можно было не прельститься спектаклем, который он создавал?
В обтянутой черной тканью комнате, при свете свечей, он устраивал странные вечера, утопавшие в дыму трубок. Натали была увлечена, околдована. Она могла только подчиниться элегантности церемониала. Острый, как кинжал, язычок пламени, трубки из драгоценных пород дерева и серебра, на которых были вырезаны фигурки мандаринов и иероглифы, тонкие иглы, скребки с гравировкой – роскошь и необходимость одновременно… Опиум «успокаивал роскошными ритуалами, которые веками сопутствовали этому изысканному яду»[170].
Кокто начал курить опиум, чтобы справиться с потерей Раймона Радиге, своего протеже и любовника. Это литературное чудо унес тиф в декабре 1923 года в возрасте двадцати лет. В то время он редактировал свой роман «Бал графа д’Оргель». Постепенно опиум как «ковер-самолет» стал необходим ему для работы. «После пяти трубок мысль искажалась, медленно растворяясь в теле вместе с благородными капризами чернил…»[171] Это был литературный наркотик – его следы есть в творчестве Томаса де Квинси, Шарля Бодлера, Оскара Уайльда и ди Клода Фаррера, еще одного близкого друга княжны, – опиум давал Натали возбуждение чувств, и они праздновали союз ума и красоты. Растянувшись на подушках, одетые в элегантные пеньюары, со взглядом, устремленным в пространство, они проводили целые дни, защищаясь от злобы внешнего мира облаками нежного ароматного дыма.
Иногда Натали ускользала от опиумных чар улицы Виньон и поддерживала подобие светской жизни. Той весной ее заметили на премьере «Котильона», балета ее друга Бориса Кохно, в котором блистала балерина Тамара Туманова. Известная своей страстью к музыке, Натали, конечно, вместе с Бебе Берар была на представлении «Капкана Медузы», комедии Эрика Сати. Натали появилась и на большом балу с бриллиантами в виде звезд в волосах, но была рассеянна, мыслями пребывая в логове поэта. Иногда Кокто сопровождал ее. Например, они вместе слушали чтение пьесы «Душистый горошек» их общего друга драматурга Эдуара Бурде, в которой тот остроумно намекал на гомосексуальность графа Этьена де Бомон. «В то время, – вспоминает Мариза Голдсмит-Дансаэр, – они были вместе приглашены на вечер к моим бабушке и деду на авеню Нью-Йорк. Когда Морис Равель сел за фортепьяно и стал играть “Павану для покойной инфанты”, Натали и Жан, очарованные, казались одним целым. Они были восхитительной парой».