Больше надзирателям в нашей камере нечего было делать, и они ушли. Мы облегченно вздохнули. Петр засмеялся:
— Хотите верьте, хотите нет, а у глупости свой ум. И ум этот безошибочен. Ответьте мне, было ли такое, чтобы глупость допустила ошибку и, скажем, распяла не Иисуса, а первосвященника Кайфу, или же вместо Яна Гуса предала огню иезуита Игнатия? Нет! И все же бывает, что и она ошибается. В этом вы убедились сами: не сумела обнаружить марксизм в Ветхом завете. — И Петр открыл библию в середине, где были вшиты страницы «Капитала». — Ну что ж, воспользуемся ошибкой глупости и закончим вчерашнюю лекцию: «Что такое прибавочная стоимость?»
Если бы это сказал кто-то другой, я бы воспринял его слова как неуместную шутку. Но мой сосед по камере Александр не любил шутить. Всегда серьезный, он мог молчать по нескольку дней. Вечно он о чем-то размышлял. Настоящее, прошлое и будущее сплетались в его голове в такие сложные узлы, которые и сам господь бог не смог бы развязать.
Но вот уже на несколько дней Александр совершенно замкнулся. Чем только я ни пытался его разговорить. Рассказывал анекдоты, подражал известным лицам, корчил физиономии — все было бесполезно! Сиднем сидит в углу камеры с вечной сигаретой в руке, смотрит сквозь меня и все тут. Стемнело. Я прилег отдохнуть и незаметно для себя заснул. Проснулся за полночь. Смотрю, Александр сидит в своем углу. В полумраке он похож на привидение. Мне не оставалось ничего другого, как продолжить прерванное занятие. Я стал в центре камеры и, пародируя, продекламировал:
Тихо, тихо она догорает
ленты сизого дыма пуская.
Погруженные в мысли, все трое молчим —
я, моя сигарета и дым…
И Александр заговорил — не потому, что его развеселили мои стихи, а потому, что у него больше не было сил молчать:
— Я думаю о Белине — скоро его повесят.
Я мгновенно перестал дурачиться. Почувствовав горечь во рту, сел на соломенный тюфяк и, лишь бы не молчать, промолвил:
— Да, в одну из ближайших ночей…
Мой сокамерник немного оживился.
— Мы должны его спасти!
Сбросив с себя вдруг ставшее тяжелым одеяло, я обхватил руками колени:
— Если бы это было в наших силах!..
Он прикурил новую сигарету. Пламя спички выхватило из темноты его лицо. На нем лежала печать неимоверной усталости. Затем он тихо и нерешительно признался:
— У меня есть план.
— План, говоришь? Уж не потому ли ты слова не вымолвил за все это время?
Александр промолчал. Я подумал, что он колеблется, ибо не уверен в том, что скажет. Мне не верилось, что есть шанс спасти несчастного, но я все же поторопил товарища: