Мужичок шепчет, а руки его так и ходят, так и носят перед носом богатство, а чёрные, земляные пальцы гладят, перебирают сокровище, но ничто не падает, всё цело.
— Бери и беги, беги за Урал-реку, — донимает юродивый.
Уже потянулся было Фёдор за деньгами, но ощутил в руке тяжесть пистолета и вспомнил, зачем он здесь. Вспомнил про своих спутников, поворотил голову, а там... Николай сидит, чело склонив, а из-под сердца рукоять ножа торчит. Олега не видно, но Фёдор знает, точно знает, что задушен парень, словно слепой котёнок.
— ...за Урал-рекой, за пологой горой жить будешь. Жить будешь. Жить.
В смятении глядит Фёдор на юродивого и тянет пустую и трепетную руку к золоту.
«Уйду из этого проклятого места, да, туда, в пустыню, где нет никого, и Дёмку с собой заберу».
Мысль о друге быстрой стрелой, острой болью пронзила смятённые мысли. А Дёмка-то в деревне, раненный, пропадёт без него.
— ...ты жить будешь. Ты — жить, — всё так же доносится шёпот, но теперь уже бессильный, враз потерявший всё своё значение.
— Ах ты, сволочь! — закричал солдат, навёл на юродивого пистолет и выстрелил.
Утро уже успело растерять свежесть и собиралось перейти в полдень, когда Воронцов открыл глаза. Потолок был незнакомый, выбеленный, но со следом давней протечки в углу. А может быть, и не одной, так как желтоватые разводы располагались один внутри другого. Размышление это было покойным и отстранённым, так бы и глядел на узоры, но другие чувства и воспоминания уже настойчиво заявляли о себе. Кислым солончаком скрипела сухость во рту, царапалась недавним укусом боль в руке, а в ответ ныла её сестра в ноге. В голове ворочались мутные образы прошлого вечера: заунывные звуки каких-то дудок, татарские танцовщицы, постоянно подливающий мурза и дым от его кальяна, висящий полосами прямо над низким столом.
Весь вчерашний день представился будто подёрнутый пеленой того кальяна.
«Как же я оказался здесь? Почему я до сих пор здесь? Ведь я не собирался задерживаться. Одно за другое, а теперь вот лежу, едва не погребённый в сафьяновые и шёлковые подушечки, с похмельем и синяками, будто после недельной гулянки. Что за замороченный городишко...»
Воронцов приподнялся и оглядел комнату. В углу на столике стоял большой кувшин с водой, стеклянный стакан, медный таз, словом, всё, что нужно для утреннего умывания. А вот мундира или хотя бы кальсон нигде не было видно, гость спал лишь в тонком шёлковом халате.
— Эй, кто-нибудь! Дайте одежду!
В портале прохода, за узорчатой занавеской, мелькнула чья-то голова, затем послышался хлопок двери, но никто не показался.