.
Духом и воплощением молвы у Элиот выступает повествователь — он же и «проницательный наблюдатель», и супер-сплетник, который все про всех «по-соседски» знает в масштабе Мидлмарча, а возможно, и рода человеческого. Читатель имеет основания доверять его всезнанию, но это условное доверие, в полном сознании условности самого «всезнания». Контакт с повествователем строится на условиях постоянного иронического «поддразнивания» — приглашений не просто принять высказывание к сведению, но еще и воспринять небуквально — как метафору или иносказание, смысл которых как раз читателю и предстоит установить. В одних случаях провокация вполне откровенна и даже не лишена ехидства[353], в других (чаще) — почти незаметна, во всех — требует от читателя чутко-адекватной, гибкой встречной реакции.
Механизм ее действия можно проиллюстрировать при помощи выразительного пассажа из самого первого романа Элиот «Адам Бид»: рассказчик неожиданно вступает в прямой диалог с читателем, чтобы обсудить трудности говорения правды. Моя цель, заявляет он, — «дать достоверный отчет о людях и происшествиях как они отразились в зеркале моего сознания. Зеркало, без всякого сомнения, несовершенно, контуры порой расплываются, отражение неверно и туманно; однако я чувствую себя обязанным рассказать вам про отраженное в нем так точно, как только смогу, как если бы я свидетельствовал в суде под присягой». Рассказчик далее предлагает читателю поставить себя на его, рассказчика, место («Исследуйте внимательно свои слова, и вы обнаружите, что даже в отсутствие малейшего мотива лгать, быть безусловно правдивым очень трудно, даже когда речь идет о собственных ваших чувствах — это гораздо труднее, чем сказать о них что-то красивое, но не в точности правдивое»), а затем сам встает на место читателя и уже от его лица предъявляет претензию самому себе: «Все же подправьте немного факты…» Читатель не удовлетворен мерой правдивости отображаемых в романе «фактов» и предлагает «привести их в соответствие с теми бесспорно верными воззрениями, которые мы имеем честь разделять». Читателю хочется подправить мир рассказа (storyworld) — точнее, упорядочить по собственному вкусу: «Пусть все посредственные люди и ведут себя посредственно. Пусть виноватые и предстанут виновными, а добродетельные обнаружат свою правоту. Тогда мы с первого взгляда увидим, кого следует осуждать, а кого оправдывать. Тогда мы сможем восхищаться без малейшего ущерба для наших предрассудков, сможем ненавидеть и презирать со сладким глубокомыслием — привилегией уверенности, не знающей сомнений