Шагом фланера: «Стихотворения в прозе» Шарля Бодлера
Возможно, у Бодлера впервые зародилось представление об оригинальности, соответствующей рынку, которая именно поэтому оказалась тогда более оригинальной, нежели любая другая.
Вальтер Беньямин[233]
Уолт Уитмен и Шарль Бодлер были почти ровесниками, но в жизни не встречались — могли разве что слышать друг о друге… отголоски скандалов. Репутация того и другого долго оставалась сомнительной: Бодлер был судим и осужден за безнравственность и «грубый, оскорбляющий стыдливость реализм» — Уитмена чуть не судили фактически за то же самое. Насмешливых, унизительных характеристик удостаивался в критике и стиль, формальный эксперимент того и другого.
«Листья травы» и «Цветы зла» проросли по разные стороны Атлантики почти одновременно, в 1850-х годах, наперекор господствующему литературному вкусу, и самый вектор поиска поэтами определялся схожим образом. От ранних рифмованных опусов Уитмен обратился к «песням», свободным от размера и рифм, и так в 1855 году превратился из газетчика в поэта и из Уолтера в Уолта. У Бодлера к этому времени за спиной — точеные строфы «Цветов зла», но дальнейшие свои планы он также связывает с радикальной прозаизацией поэтической формы: «Кто из нас в честолюбивом порыве не мечтал о чуде поэтической прозы…?»
Что вынуждает — или вдохновляет — поэта отказаться от классической стройности стиха, от романтичности образов, которыми так явно отмечена его ранняя лирика? По-видимому, желание еще острее проблематизировать формы современного опыта в их взаимосвязи с формами языка и заодно еще дальше уйти от автоматизированности читательских ожиданий и реакций. Стихотворения в прозе для Бодлера — программно городской жанр: его рождает опыт «пересечения бесконечных взаимосвязей», активно «фильтруемый» индивидуальным сознанием. В обращении к журналисту Арсену Уссе, одному из первых публикаторов этих прозопоэтических опусов, он поясняет, что их совокупность не структурна, не архитектурна, а скорее змееподобна, то есть похожа на ползучее живое существо, всей поверхностью плотно прилегающее к почве-реальности и способное восстанавливать целостность при почти бесконечной членимости. Этому отвечает (дешевый, газетный) способ публикации[234]: удобно резать и сокращать (редактору), удобно и читать — в любой последовательности, любом темпе, всякий раз по-разному организуя смысл. «…Ибо я не цепляю, — поясняет Бодлер, — строптивую волю читателя к бесконечной нитке избыточной интриги». От «высших» целей и притязаний предлагаемые к прочтению тексты подчеркнуто свободны — ритмы, которым они подчинены, настолько гибки и изменчивы, что как бы отрицают собственную природу, а сам автор отзывался о своих произведениях то скептически — как о «пустячках», анекдотцах, слегка гротескных зарисовках уличного парижского быта, то как о чем-то более оригинальном (plus singulier) и осознанно-смелом (plus volontaire)