— Нет!
Он не хотел изображать никаких эмоций. И отнюдь не был взволнован. А главное, нельзя было, чтобы Кей неверно поняла его, и потому он тут же стал рассказывать дальше, говоря торопливо и немножко отрывистым голосом:
— И я уехал в Соединенные Штаты. Один мой друг, между прочим, один из наших крупнейших режиссеров, заверил меня:
«В Голливуде тебе всегда найдется место. Такому человеку, как ты, не придется ждать, когда к нему прибегут с контрактом. Так что езжай спокойно. Повидайся с тем-то и с тем-то, сошлись на меня…»
Я так и сделал. Меня очень хорошо принимали, крайне вежливо.
Понимаешь, да?
Принимали безумно вежливо, но работы никакой не предложили.
«Если мы решим снимать такой-то фильм, в котором есть роль для вас, мы дадим вам знать».
Либо так:
«Через несколько месяцев, когда мы составим программу производства на ближайший период…»
И это все, Кей. Сама видишь, до чего примитивно.
— Я же просила тебя называть меня Катрин.
— Извини. Я привыкну. В Голливуде есть несколько французских артистов, которых я хорошо знал. Они вели себя безупречно. Все хотели мне помочь. И я висел мертвым грузом на их не слишком-то уверенной жизни.
Я решил не стеснять их. Решил перебраться в Нью-Йорк. Кстати, контракты здесь подписываются ничуть не хуже, чем в Калифорнии.
Сперва я жил в шикарной гостинице на Парк-авеню.
Потом в гостинице поскромней.
Наконец, оказался в этой комнате.
И был совершенно один, вот так. Совершенно один, вот в чем дело.
Теперь ты знаешь, почему у меня столько халатов, столько костюмов и столько пар обуви.
Он стоял, прижавшись лбом к стеклу. Под конец голос у него дрожал. Он знал, что она подойдет, подойдет мягко, бесшумно.
У самого уха он услышал шепот:
— Ты по-прежнему чувствуешь себя несчастным?
Он отрицательно помотал головой, но не хотел, нет, пока еще не мог обернуться.
— А ты уверен, что не любишь ее?
И тут Комб взорвался. Он резко повернулся, в глазах у него сверкала ярость.
— Дура, ну неужели ты ничего не понимаешь?
И все-таки необходимо, чтобы она поняла. Это слишком важно. Это главное. Ведь если она не поймет, то кто же тогда будет способен понять?
Вечно эта дурацкая привычка все сводить к самому простому, все сводить к женщине!
Он лихорадочно бегал по комнате. А на нее был так зол, что даже не хотел смотреть.
— Как ты не понимаешь, что главное тут вовсе не это, а я… Я! Я!
Это «я» он прямо-таки выкрикнул.
— Я, оказавшийся в полном одиночестве, если тебе угодно. Я, обнаруживший себя совершенно голым. Я, который прожил здесь, да, да, здесь, совершенно один целых полгода.