В Мехико после двух дней дороги я приехала в одиннадцать вечера. С границы на всякий случай я дала телеграмму, и на вокзале меня встречал автомобиль с флажком посольства.
У меня было довольно странное ощущение, когда я ехала одна в лимузине через сверкающий огнями город, где у людей был вид, словно они только начинают жить. Шофер сообщил мне:
— Мадам может не беспокоиться. Врачи считают, что барышня вне опасности. Ее вчера прооперировали в самых лучших условиях.
Я была рада, что Л. не приехал на вокзал. В посольстве его тоже не было, встретила меня особа вроде экономки, очень венгерского вида и в то же время изображающая знатную даму, которая безумно несчастна. Она и проводила меня в отведенную мне комнату.
— Если вы пожелаете уже ночью поехать в клинику, в вашем распоряжении машина.
Не знаю, миленький, можешь ли ты понять мое душевное состояние, когда я оказалась со своим жалким чемоданом одна в огромном дворце.
— Горничная приготовит вам ванну. А после нее вы, очевидно, поедите?
Не могу сказать, что я ела. Мне в комнату доставили, как в гостинице, уже полностью сервированный столик и бутылку токайского вина, и, признаюсь тебе, даже рискуя тебя рассмешить или рассердить, я ее всю выпила.
Клиника находится почти за городом, на возвышенности. Все происходило крайне церемонно. Л. был там вместе с одним из хирургов, который только что осмотрел Мишель. Он поклонился мне. Представляя меня, он произнес:
— Мать моей дочери.
Л. был во фраке, что само по себе не является экстраординарным, так как он, очевидно, должен был показаться на каком-нибудь официальном приеме, но вид у него оттого был еще более ледяной, чем обычно.
Врач сообщил, что, на его взгляд, опасности больше нет, но попросил еще дня три-четыре для вынесения окончательного решения. А когда врач ушел и мы остались с Л. одни в приемной, напоминавшей мне монастырскую, он спокойно, непринужденно объяснил, что произошло:
— Пожалуйста, не сердитесь, что я с некоторым опозданием оповестил вас, но у меня были трудности с разысканиями вашего последнего адреса.
Но ты же, миленький, знаешь, что он не последний, потому что мы были у себя.
Прости, что я повторю два этих слова, но у меня просто потребность написать их, произнести вполголоса, чтобы убедить себя, что это правда. Я так несчастна здесь! Нет, я вовсе не хочу тебя печалить. Ты ведь тоже несчастен, и я должна быть рядом с тобой, я чувствую, что это и есть мое настоящее место.
Решение делать операцию было принято внезапно, среди ночи. Я попытаюсь тебе все рассказать, но мысли у меня немножко путаются. Представь себе, я до сих пор еще даже не знаю, как давно Мишель в Мексике. Мы почти не говорили с нею, и к тому же она так робеет передо мной, что не решается заговорить. А стоит заговорить мне, сиделка дает знак, чтобы я замолчала. И на стенах такое же объявление!