Две женщины говорили одновременно, не слушая друг друга: похоже, речь шла об обиде, слишком большой для одного человека.
– На следующей неделе мы едем в Соединенные Штаты. Они там чудеса творят. Мы должны попробовать все. Мы все живем надеждой.
– Мы живем по привычке.
– Мы должны продолжать бороться и верить, изо всех сил. Мы не имеем права позволить себе пасть духом…
Прошел директор музыкальных театров, принося свои извинения: он перепутал то ли пальто, то ли дверь. Соня обратилась ко мне:
– Я потеряла мужа тридцать три года назад, Мишель. И я давным-давно сама бы уже умерла, если бы не могла чтить его память. Я живу хорошо. У меня машина с личным шофером, драгоценности. Я хочу, чтобы он был спокоен, по крайней мере в том, что касается материальной стороны. Больше всего он заботился о моем благополучии. Он меня обожал. Глядя на меня сейчас, вы, наверное, найдете это смешным…
– Да нет, отчего же, совсем нет, – затараторил я, как будто она поймала меня на лжи.
– В молодости я была хорошенькая. Он очень меня любил. А сейчас нет даже его могилы. Мне некуда пойти навестить его. Мне не нужны ни драгоценности, ни персональный водитель, мне все равно. Но это для него. Я хочу, чтобы все было так, как он хотел. Это его желание, его память, его забота. Лидии этого не понять, сегодня люди обходятся без смысла жизни, живут так просто, без всего.
Лидия яростно раздавила окурок в вазе с гладиолусами.
– Скрипичный стон, так долог он[13], все, хватит, – сказала она.
Быстрыми шагами она пересекла коридор и, открыв дверь, застыла на пороге, дожидаясь меня. Я с тревогой взглянул на Соню. Мне что-то сильно не хотелось идти к этому мужу и сыну, который скрывался где-то в глубине квартиры и учил алфавит. На этот раз сеньор Гальба явно переборщил, должны же быть какие-то границы и для его шалостей.
Соня взяла меня за руку.
– Чего вы хотите, эта женщина ужасно… не то чтобы резкая, нет, стремительная. Да, именно стремительная. Входите, Мишенька, будьте как дома.
Я не ожидал такой резкой смены декораций: русской кулебякой здесь и не пахло. Книжные полки, все очень строго и окутано матовостью синих абажуров. За стеклами книжных полок обязательно должен быть Пруст, да и вся «Библиотека Плеяды». Английские кресла в задумчивой праздности вспоминали былые времена: здесь, конечно, много читали, курили трубку и слушали умные речи. В простенках между книжными шкафами – две безмятежные белые маски в чьих-то нежных руках. Букет цветов на старом-престаром столе и глобус, выпятивший свои океаны, как дряхлый актеришка, поворачивающийся к публике в профиль, лучшей своей стороной, разумеется. Лидия застыла: прическа, лицо, платье, меховой удав… И рядом черная каменная старуха с неистребимой улыбкой. Я слишком многого ждал от усталости: надеялся, что она притупит чувства, а получил лишь рой неотвязных мыслей; впечатление странности только усиливало панику перед надвигающейся реальностью, меня преследовала близость неотвратимого, тревога сводила на нет все попытки держаться как ни в чем не бывало. И спрятаться некуда. Оставалось принять бой, позволить умереть, но продолжать любить, чтобы продлить жизнь. Чайки, воронье, пронзительные крики, невыносимая боль, последние мгновения, пустынная площадь в Бретани, твой лоб под моими губами, отблеск женщины – и тяжелые веки, борющиеся с собой: только бы не пасть, как пали другие щиты.