. Рассуждавший в том же духе обозреватель из
Bolton Evening News назвал свою заметку «Апология ведьмовства»
[2290]. Одному критику в
Birmingham Post даже удалось прямым текстом написать, что роман относится к традиции инфернального феминизма, а именно — «во многом напоминает „Ведьму“ Мишле, увиденную будто сквозь объектив телескопа, только с обратной стороны»; критик тут же добавлял, что не имеет в виду ничего дурного, а напротив, «делает автору комплимент»
[2291].
В заключение хочется отметить, что несколько обозревателей жарко доказывали, что все изображенное в романе — исключительно галлюцинации и безумие Лоры. Например, автор публикации в Spectator заявлял, что «у мисс Уиллоуз, этой доброй души, скорее всего, было не все в порядке с головой»[2292]. Такой подход фактически перечеркивает контрмифологическую составляющую романа и превращает его в менее опасную для христианской мифологии альтернативу (пусть даже она преподносилась в форме художественного вымысла и в юмористической манере). Собственно, текст не оставляет в этом отношении никаких сомнений. Сама Уорнер высказывалась по этому вопросу предельно ясно. Одному репортеру она сообщила: «Мне писали десятки людей и спрашивали: может быть, я имела в виду, что она [Лора] сделалась ведьмой лишь в переносном смысле… Я имела в виду, что она стала ведьмой совершенно буквально»[2293].
Сильвию Таунсенд Уорнер воспитывал отец — атеист и большой эрудит, и с раннего возраста она была хорошо знакома с Библией. Критический взгляд на Священное Писание, который она усвоила дома, впоследствии отразился и в ее дебютном романе, где библейские мотивы подверглись пересмотру. Еще в отрочестве Уорнер начала эпатажно одеваться, и в «Лолли Уиллоуз» можно увидеть своего рода словесное продолжение этой страсти к странному — в сочетании с неортодоксальным, даже враждебным взглядом на христианство. Однако странность романа скрыта под столькими слоями остроумия и веселья, что воспринимается скорее как мирная и прихотливая игра фантазии, к которой англичане всегда относились очень терпимо. Тяга Уорнер к затейливым нарядам и аксессуарам — очередной пример чудаковатости, которой весьма часто отличались авторы, прибегавшие к сатанинской символике. Это едва ли удивительно: использование образа Сатаны в качестве положительного символа само по себе — ход настолько экстравагантный, что его можно ожидать лишь от тех, кто столь же смел и оригинален во всем остальном. И тем не менее это важно, поскольку позволяет понять, что сатанизм был одним из культурных способов заявить о себе как о белой вороне (но вовсе не обязательно как об изгое радикального толка). Вероятно, именно так все воспринимало и большинство читателей, тем более что авторы зачастую нарочито афишировали свою эксцентричность (достаточно вспомнить игриво-эпатажные заявления Уорнер в интервью и частных беседах о том, что она сама — ведьма).