Их сын рассказывает: «Он обрел в супружеской любви радости более прочные, чем в сочинении прекрасных стихов. Его подруга своим неукоснительным исполнением всех обязанностей жены и матери, своим редкостным благочестием сумела совершенно привязать его к себе, составить счастье его поздних лет и заменить ему все светское общество, от которого он решился отказаться. Я рассказал бы, с какой доверительностью он сообщал ей самые тайные свои помыслы, если бы нашел письма, которые он ей писал и которые она, конечно, выполняя его волю, не сохранила. Но в глазах света они казались не созданными друг для друга. У одного не было страсти более пылкой, чем страсть к поэзии; у другой безразличие к поэзии доходило до того, что она так за всю жизнь и не узнала, что такое стих. Несколько лет назад, услышав, как я говорю о мужских и женских рифмах, она спросила меня, в чем разница между ними; на что я ей ответил, что она прожила жизнь с учителем более сведущим, чем я. Она не была знакома ни по спектаклям, ни по книгам с трагедиями, коими должна была бы интересоваться; она знала только их названия из разговоров. Ее равнодушие к деньгам повергло однажды Буало в изумление. Мой отец привез из Версаля королевский дар – тысячу луидоров (около 12000 ливров) и поспешил к моей матери, которая ждала его в доме у Буало в Отейле. Подбежав к ней и обняв, он ей сказал: "Поздравьте меня: вот тысяча луидоров, которые король мне пожаловал". Она тут же стала жаловаться ему на кого-то из детей, кто вот уже два дня отлынивал от ученья. "Мы поговорим об этом в другой раз, – отвечал он, – а сегодня предадимся нашей радости". Она стала его убеждать, что он должен по приезде сделать выговор ребенку, и продолжала свои жалобы, пока Буало, в недоумении прохаживавшийся рядом большими шагами, не потерял терпения и воскликнул: "Какая бесчувственность! Разве можно не обращать внимания на тысячу луидоров!"
Можно понять, что мужчина, увлеченный играми ума, предпочитает женщине, любящей те же игры и знающей в них толк, спутницу жизни, поглощенную единственно домашними заботами, не читающую иных книг, кроме своих молитвенников, но обладающую проницательностью суждений и способную подать весьма дельный совет в любых обстоятельствах. Признаем все же, что религия скрепляла столь совершенный союз между двумя столь несхожими существами: живость характера заставляла одного принимать слишком близко к сердцу всякое событие, тогда как другая благодаря своему спокойному нраву казалась к тем же самым событиям почти бесчувственной».