Жан Расин и другие (Гинзбург) - страница 370
Как видите, все устроилось согласно вашему желанию. Меня не покидает горечь оттого, что выходит, будто я получаю при этом больше, чем вы. Но я очень рад, что вы будете избавлены от расходов и тягот путешествий, а кроме того, я знаю вас как человека столь благородного и дружески ко мне расположенного, что уверен – вы желали бы от всей души, чтобы мне назначили еще большую сумму…
Я бы посоветовал вам написать несколько строк Королю, а также госпоже де Ментенон, которая без сомнения весьма благосклонно следит за всей, что нас касается».
Буало на следующий же день ему отвечает: «Вы сошли с ума с вашими извинениями? Разве вы не знаете, что это я и предписал, так сказать, именно такой ход событий? Или вы можете сомневаться в том, что я совершенно удовлетворен таким оборотом дела, при котором мне жалуют все, чего я просил? Все идет наилучшим образом, и я радуюсь за вас еще больше, чем за себя». И он присылает вместе с этими сердито-великодушными строчками те благодарственные письма королю и госпоже де Ментенон, которые Расин советовал ему написать. Но Расин их забраковывает и отправляет обратно со своими пометками. Он считает, что в этих письмах Буало не следует обыгрывать свою глухоту и что вообще остроумие по поводу собственных немощей здесь неуместно. Иначе говоря, это должны быть письма светского человека, а не литератора. Он рекомендует также вернуть ему исправленные послания не позднее определенного часа, так, чтобы он мог передать их королю до того, как тот войдет в покои госпожи де Ментенон. Все эти тонкости версальского этикета Расину были известны досконально, и Буало совершенно полагается на его такт царедворца. И даже когда Буало приходится о чем-то просить короля, эти дела улаживает для него Расин.
Взаимопонимание между друзьями было полное. Только при совершенном совпадении взглядов и оценок и при беспредельном доверии друг к другу возможно было соблюдать такую тонкую меру в соотношении искренне верноподданных и благочестивых чувств – и иронической двусмысленности и даже фрондерства, которые мы улавливаем в их переписке. Летом 1687 года у Буало пропал голос; он пробует разнообразные средства и методы лечения, едет на воды в Бурбон, и все врачи и знакомые наперебой подают ему советы. 13 августа Расин ему пишет: «Король спросил меня позавчера, поправились ли вы; я ответил, что нет и что воды до сих пор не принесли вам облегчения. Он мне сказал в точности так: "Лучше бы он вернулся к своему обычному образу жизни; голос у него появится вновь, как только он станет меньше думать об этом"». Буало пишет в ответ, что чувствует себя худо как никогда, и продолжает: «Признаюсь вам, что если что и могло бы вернуть мне здоровье и радость жизни, так это доброта, с которой Его Величество осведомился обо мне… Что могло бы принести больше славы – не говорю уж о таком ничтожестве, как я, но кому угодно из самых значительных особ при дворе? Готов поспорить, что между ними найдется не меньше двух десятков тех, кто завидуют сейчас моей удаче и за такую цену охотно потеряли бы не только голос, но и дар речи… Я бы не преминул в ближайшее же время воспользоваться советом такого великого государя, если бы не страх обидеть господина Бурдье, моего врача, и господина Бодьера, моего аптекаря, которые наперекор ему утверждают, что бурбонские воды – замечательное средство вернуть мне голос. Боюсь, что они преуспеют в этой затее, как преуспели в своих стараниях все властители Европы и помешали ему захватить Люксембург и многие другие города. Что до меня, то я убежден, что нужно следовать его указаниям даже в медицине… Государь, совершивший столько чудесных деяний, поистине вдохновлен свыше, и все, что он ни говорит, – это оракул».