Жан Расин и другие (Гинзбург) - страница 63

, спросить совета у нашей старой служанки, чтобы проверить свои суждения, но догадался, что она янсенистка, как и ее господин, и могла бы меня выдать. А это меня погубило бы вконец – ведь я всякий день получаю письмо за письмом, вернее сказать, отлучение за отлучением, и все из-за моего злополучного сонета».

«Злополучный сонет» и впрямь не мог прийтись по вкусу в Пор-Рояле. Это были не просто светские стихи: они посвящались не кому иному, как Мазарини, гонителю Пор-Рояля, лукавому интригану, презренному и ненавистному. Повод для восхвалений, правда, немаловажный: Пиренейский мир, заключенный в 1659 году усилиями Мазарини, клал конец давнишней изнурительной военной распре Франции с Испанией и открывал дорогу переговорам о браке Людовика XIV с его кузиной, испанской инфантой Марией-Терезией. Летом 1660 года их венчали в маленьком приморском городке Сен-Жан-де-Люз, вблизи франко-испанской границы; оттуда новобрачные с огромной пышной свитой отправились в Париж. Вступление царственной четы в столицу было обставлено со всей возможной роскошью и церемониальной торжественностью. Стены домов украшали богатые пестрые ткани, мостовые покрыты цветами и пахучими травами, издававшими тонкий аромат под колесами золоченых карет. Молодые сияли улыбками и бриллиантами. Для парижан это было зрелище века. Может быть, только один человек в полумиллионном городе его не видел: прилежный Себастьян Тиймон не оторвался от своих занятий для такой суетной малости.

А вот его недавний однокашник Жан Расин написал по этому случаю оду. В ней сама нимфа Сены обращалась к молодой королеве, восхищаясь Терезией – вестницей мира, благословляя ее появление на берегах французской реки и пророчествуя блаженное и славное будущее ей и ее потомкам; все, разумеется, в превосходных степенях, со множеством мифологических и аллегорических фигур: Марс, Амур, Грации, Радость и прочие. Расин, конечно, был не единственным стихотворцем, кого вдохновило это событие, – оно стало поводом для настоящего поэтического конкурса. Первому опыту неоперившегося юнца привлечь к себе внимание оказалось непросто. За дело взялся Витар. Он отправился с расиновской одой к человеку, стоявшему на вершине официальной литературной иерархии, – к старику Шаплену.

Жан Шаплен – полиглот, эрудит, воплощение ученого педанта от литературы. Он захаживал в молодости к маркизе де Рамбуйе, восхищался хорошим тоном ее голубой гостиной, но сам светских манер так и не набрался; о нелепости и небрежности его наряда, равно как и о его скаредности, ходили легенды. Вуатюра он не любил, всю «легкую» поэзию с ее затейливыми прикрасами презирал, всякий обманчивый полет фантазии считал ненужным и вредным. И объяснял: «Я полагаю за основу, что во всяком сочинении подражание должно быть столь совершенным, чтобы нельзя было заметить никакой разницы между предметом подражания и самим подражанием; ибо главная цель сего последнего состоит в представлении духу – дабы очистить его от низменных страстей – вещей как подлинных и сущих… Правдоподобие – неотделимое свойство подражания и должно всякий раз ему сопутствовать; подражание само по себе бессильно, если правдоподобие ему не помогает». Так Шаплен толковал слова Аристотеля о том, что искусство есть «подражание природе» и что трагедия должна «очищать» вызываемые ею аффекты сострадания и страха. За века, протекшие с тех пор, как Аристотель написал эти слова – а особенно за века европейской гуманистической учености, – их столько раз переводили, комментировали, объясняли по-своему, что первоначальный, исходный их смысл пропал окончательно. Впрочем, это обстоятельство никого особенно не смущало; важнее собственное понимание, каковое и считалось единственно правильным, подлинно аристотелевским. Итак, по Шаплену, искусству следует стремиться к полному тождеству с действительностью, изображая ее со всем правдоподобием. Что такое, однако, правдоподобие для Шаплена? Это соответствие установившимся сегодня и полагаемым незыблемыми представлениям о природе и искусстве. Расиновская ода, которую принес Шаплену Витар, старику понравилась, но он сделал несколько замечаний. Самое серьезное из них такое: в одной строфе у Расина появляются Тритоны – водные божества. Так вот, согласно всем авторитетам по античной мифологии, Тритоны обитают только в морях, но не в реках, а потому неправдоподобно, чтобы они плескались в Сене. Правдоподобность же самого существования Тритонов в поэзии у Шаплена сомнения не вызывала…