Не будь зверств и человеконенавистничества сталинизма, Европа, наверное, быстрее осознала бы человеконенавистническую сущность национал-социализма с его проповедью расизма. И когда Эрнст Нольте пишет, что на фоне почти миллиона людей, расстрелянных в СССР в 1937–1938 годы (он упоминает здесь об обнаруженных немцами во время войны в Виннице свыше 9000 убиенных, «ликвидированных выстрелом в затылок» летом 1938 года), национал-социалистическая Германия этого периода со своими «всего» 30 000 политзаключенных в сравнении с СССР производила впечатление, можно сказать, нормального западноевропейского государства. И, действительно, даже по отношению к КПГ Эрнста Тельмана Гитлер не применял такие крупномасштабные расправы, как Сталин по отношению к «ленинской гвардии». Когда в 1939 году был созван XVIII съезд партии, то оказалось, что из 1966 делегатов предыдущего, XVII съезда 1108 были мертвы или просто исчезли[96].
Не было до большевиков в истории Европы такой власти, которая бы систематически и целенаправленно истребляла собственное население во имя идеологических целей или страхов и комплексов своих руководителей. Отсюда, кстати, и многие мотивы «политики умиротворения» по отношению к Гитлеру, проводимой правительством Англии Чемберлена накануне Второй мировой войны, отсюда и ложное убеждение, что в данный момент для Британской империи все же наибольшую угрозу представляют «мировые притязания» коммунистического СССР. Когда лорд Эдвард Галифакс, тогда еще Лорд-хранитель печати, а немного позже – министр иностранных дел, посетил Гитлера 19 ноября 1937 года в Оберзальцбурге, он все же согласился с высказыванием Гитлера, что «единственной катастрофой для Европы является большевизм, а все прочее можно урегулировать». Правда состоит в том, что созданию единой антифашистской политики западных государств с привлечением СССР долгое время противостояли те же антикоммунистические страхи. И надо признать, что в сознании самого Гитлера откровенный расизм, ничего не имеющий общего с европейским гуманизмом, убеждение, что сильный имеет право забрать «жизненное пространство» у слабого, действительно соседствовало с его ненавистью к классовому расизму большевиков. В ходе беседы с сэром Джоном Смитом и Энтони Иденом в 1936 году, по сообщениям переводчика Пауля Шмидта, «его ноздри раздувались от возбуждения, когда он изображал те опасности, что несет для Европы большевизм». Он в страстном возбуждении «подчеркивал, что сотни его партийных товарищей были убиты большевиками, что многочисленные немецкие солдаты и гражданские лица отдали свою жизнь против большевистских восстаний»