. Право на насилие, на «ломку государственного права», как правило, оправдывается святыми правами обездоленных, у Гитлера – святыми «правами народа». У большевиков и национал-социалистов, конечно, было различное понимание справедливости. Но тем не менее и у первых, и у вторых само понятие «справедливость» является исходным при обосновании права на насилие, права на существование «революционной партии». Гитлер, как и Ленин, называет свое детище «революционной партией».
И, наверное, совсем не случайно во всех исследованиях преступлений большевизма, которыми в той же Германии уже с начала 1920-х занимались целые коллективы, главным аргументом, свидетельствующим об античеловеческой сущности советской власти, была концепция красного террора, изложенная в одной из статей М. Лациса. Лацис откровенно говорил, что в основе красного террора лежит стремление «уничтожить буржуазию как класс». «Мы за то, – учил М. Лацис, – чтобы искоренить буржуазию как класс. Вам не нужно доказывать, что тот или другой словом или делом вредят интересам советской власти. Первое, что вы должны спросить у арестованного: к какому классу он принадлежит, откуда родом, что за воспитание он получил и кто по профессии? Эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого. Это есть квинтэссенция красного террора»[112].
Для меня большевизм и немецкий национал-социализм – равное зло. Я не вижу существенных различий между классовым геноцидом, когда человека можно было убить за его профессию, и этническим геноцидом, когда человека, даже младенца, убивают за принадлежность к нации. «Уникальность» нацистских преступлений состояла только в том, что гитлеровцы использовали, в отличие от большевиков эпохи Сталина, самые современные технологии уничтожения людей. Газовые камеры, с помощью которых палачи убивали евреев, детей, были действительно самой отвратительной формой массового убийства людей. Все-таки массовые формы ликвидации людей посредством выстрела в затылок во время красного террора и сталинских репрессий 1937–1938 годов – это еще один признак традиционной отсталости России.
Конечно, как во всем, Ленин еще не Гитлер. При нем борьба с классовым врагом не распространялась на жен обреченных, тем более на их детей. Но выселение во время коллективизации кулаков вместе с семьями, с детьми, зимой в Сибирь, в неотапливаемых товарных вагонах было уже чем-то, напоминающим гитлеровские газовые камеры. Ведь было очевидно, что этого переселения и этого холода не выдержит большинство детей, и они умрут еще по дороге. Свидетельством тому – процитированные выше воспоминания об ужасах коллективизации староверки Феоктисты Казанцевой. А политика голодомора, изъятие у крестьян хлеба – это уже откровенный Холокост. Муки матери, на глазах которой с криками умирают ее дети, иногда по очереди все дети, ничем не отличается от мук матери, которая с ребенком на руках идет в газовую камеру.