Советские авторы, конечно, были несправедливы в оценке мировоззрения Константина Леонтьева. Несправедливы, ибо они обвиняли в мракобесии, в реакционности, называли идеологом, предтечей фашизма единственного русского мыслителя XIX века, который не только предвидел победу коммунизма в России, переход от капиталистической к «общинно-государственной» организации труда на земле, но и заранее оправдывал насилие, репрессии, деспотизм будущего государства как необходимые условия не только строительства, но и сохранения коммунизма, правда, который он, Константин Леонтьев, называл «новым рабством». Авторы концепции «рационального подхода» к Большому террору конца тридцатых, к сталинским репрессиям, просто изобретали велосипед, не зная, что повторяют рассуждения на эту тему самого Константина Леонтьева. Сама идея авторов этой концепции, что «террор может быть поставлен на службу задачам национального развития»[198], была предельно лаконично сформулирована уже Константином Леонтьевым. Задолго до прихода к власти большевиков Константин Леонтьев оправдывал репрессии во имя идеала, репрессии во имя нового, грядущего будущего, оправдывал насилие во имя «мистических целей». «Репрессивные меры» «реакционно-дисциплинарного свойства» необходимы, настаивал Константин Леонтьев, но они «не могут быть сами по себе целью: они только временный прием для того, чтобы люди не мешали приготовить что-нибудь более прочное в будущем»[199]. Сталин, как известно, отправил в мир иной остатки старой России, священников, бывших и новых кулаков, остатки старого офицерства, остатки дореволюционной интеллигенции и остатки думающего большевизма, чтобы они ему «не мешали» утвердить «прочный» социализм. Все в соответствии с советами Константина Леонтьева. И Константин Леонтьев воспринял бы «советское царство», где «процветает насилие, шпионаж и удушение свободного слова», как предполагал не любящий его Федор Степун, не только потому, что, по его словам, Константин Леонтьев исповедовал аскетическое, монашеское православие, «исповедовал культ сладострастного мученичества и истязания», но и потому, что сама идеология коммунизма как «новая философия» все же, при всех оговорках, была ему ближе, чем враждебные ему «буржуазная проза Запада» с ее культом «мещанства», «однообразия» и «безличного царства масс»[200].
В монографии «Гептастилисты. Константин Леонтьев, его собеседники и ученики» О. Л. Фетисенко как раз и свела воедино все соображения и доводы Константина Леонтьева в пользу возможного коммунистического выбора России. Обращает на себя внимание, кстати, что в первой фундаментальной работе Николая Бердяева, посвященной анализу мировоззрения Константина Леонтьева, кстати, в работе, где Бердяев еще позиционирует себя как марксист, сторонник исторического материализма, ничего не говорится об отношении героя его исследования к социалистической идее. Правда, уже в книге «Русская идея» Николай Бердяев позиционирует Константина Леонтьева как «ненавистника социализма», наряду с «либерализмом», «демократией»