, то и Константин Леонтьев потому и оправдывает разбой, преступление, насилие одного человека над другим, что, с его точки зрения, только покаяние в совершенном преступлении может вызвать подлинное, глубинное соприкосновение с Богом. «Чтобы самаритянину было кого пожалеть и кому перевязывать раны, необходимы же были разбойники»
[213]. И здесь же: «без страданий не будет ни веры, ни на вере в Бога основанной любви к людям»
[214]. Кстати, свой социальный расизм Константин Леонтьев тоже выводит из своего своеобразного толкования Библии.
И действительно, на что обращал внимание тот же Николай Бердяев в своей статье, «К. Леонтьев – философ реакционной романтики», он, Константин Леонтьев, ищет в Святом писании, в Евангелии прежде всего апокалипсические предсказания конца света, религиозные обоснования самой идеи избранности. Он в полемике с Федором Достоевским все время подчеркивает, что Христос не обещал всеобщего спасения, он обещал, что спасутся только избранные; он, Константин Леонтьев, настаивает вслед за церковью, что «званых много, проповедано будет Евангелие везде; только нудящие себя восходят в Царствие Небесное»[215]. И самое главное, что, на мой взгляд, точно подметил Николай Бердяев, все эти апокалипсические настроения христианства, предсказания пророка Даниила о «пагубе, мерзости запустения, смерти мира и Страшном Суде» Константин Леонтьев использует для оправдания своего аристократизма, того, что я называю эстетическим расизмом, для оправдания своего деления людей на то меньшинство, которое определяет смысл истории, и подавляющее большинство, кому суждено страдать во имя осуществления предначертанных Богом целей. «Зловещая сторона апокалипсических предсказаний, – писал Николай Бердяев, – дает возможность истолковать христианство как религию аристократическую, и это радует Леонтьева»[216]. Его радует, что останутся верными церкви ко дню гибели всего человечества на этой планете только некоторые, что «господь будет или с 30 000 или 300 человеками», а может, только с «тремя человеками», «а все остальные миллионы будут в заблуждении»[217].
И Константину Леонтьеву, который видел в грядущей русской катастрофе напоминание о «близости конца света», не жалко уже мук миллионов соотечественников, русских, которые неизбежно станут жертвой предустановленных богом предпочтений. Все дело в том, на что справедливо обращает внимание в своем исследовании Ольга Фетисенко, что Константин Леонтьев, в отличие и от ранних славянофилов, и от Николая Данилевского, был невысокого мнения о духовных, моральных качествах русского человека. Он вообще считал, что того русского, о котором писали славянофилы, вовсе не было в природе, что они писали не о реальных русских, а о «своем идеале русскости». На самом деле, настаивал Константин Леонтьев, тот народ, который Достоевский называл «богоносцем», жесток. И потому, как свидетельствовал в своих воспоминаниях, которые приводит в своей книге Ольга Фетисенко, о. Иосиф Фудаль, «…он предвидел и предсказал грядущий символ беспощадного всероссийского разрушения и бессмысленной жестокости и добавлял всякий раз: „Поднял бы я тогда из могилы Федора Михайловича и заставил бы посмотреть на народа-«богоносца»“…»