От центров власти и иерархических структур нельзя отделиться полностью. Мишель Фуко проявил замечательное понимание локуса власти в XVII в., заявив, что ее следует понимать не столько как «всеобщую систему господства, осуществляемую одним элементом (или группой) над другим», сколько как «множественность отношений силы», неизменно присутствующих в обществе[742]. Гликль бас Иуда Лейб, Мари Гюйар дель Энкарнасьон и Мария Сибилла Мериан тоже несли с собой властные отношения. В случае с Гликль мы рассматривали ее отношения с неевреями; у всех трех женщин мы рассматривали их взаимодействие, реальное или воображаемое, с неевропейцами. Гликль вложила много сил в создание некоего ограниченного пространства, своеобразного литературного эруба, который бы поддерживал ее самое, ее семейство и сородичей-евреев в опасном мире христианского господства. Ту же задачу она ставила в истории о благочестивом талмудисте: она даже изобрела перевернутый мир, в котором евреи оказались на вершине власти. Но она не пошла дальше и не пересмотрела идею о мнимом превосходстве европейцев над «дикарями». Ее сочувствие страданию не распространялось на недосягаемые глазу места, находившиеся далеко за пределами ее эруба. (Может быть, она бы переделала сказание, если бы была одной из евреек на суринамской плантации, которые, говорят, целыми днями «болтали» с прислуживавшими по дому африканскими рабынями? Или членом суринамской общины XVII в., в которой значительное число иудеев составляли coleurlingen, т. е. вольные «цветные»?)[743]
И Мари Воплощения, и Мария Сибилла Мериан обнаружили, что маргинальная позиция втягивает их в реальные властные отношения с неевропейскими народами: Мари испытала это как наставница индейцев и индианок, Мария Сибилла — как владелица негритянских, карибских и аравакских рабов. Опираясь на свой женский опыт (в том числе на разговоры с туземками), а также на свои профессиональные установки — миссионерскую увлеченность одной и научный подход другой, — они выработали собственное представление о неевропейцах, которое смягчало европейские претензии на превосходство, лелеемые их современниками-мужчинами: у Мари Гюйар это вылилось в экстравагантный универсализм, у Марии Сибиллы — в смешение туземной и научной классификаций в ее трудах по энтомологии.
Некоторые исторические взгляды могли бы подтолкнуть нас к поискам лежащего в основе трех подходов единого набора правил для познания или отображения действительности, а если бы найти таковой не удалось — к распределению их по шкале от «старого» к «новому» или, скажем, от более жизнеспособных к менее долговечным. Однако вместо подобных манипуляций лучше признать синхронность и совместимость трех моделей. Сосуществование разнящихся моделей демонстрирует нам гибкость, сложность и состязательность европейских культур. Оно также оставляет пространство для неевропейского взгляда в ответ на взгляд европейца: мы не зря разбирали гипотетический отклик Хионреа и Утирджиш на Мари дель Энкарнасьон, а карибских, аравакских и негритянских женщин на Мериан.