В этот понедельник на утреннем заседании комиссии присутствовали даже те, кто имел лишь косвенное отношение к делу Рафферти. Несмотря на всеобщую уверенность, что Рафферти ни при каких условиях не согласится выступать с показаниями, зал заседаний на втором этаже огромного здания, отделанного мрамором и гранитом, был переполнен любопытствующими, которые проникли туда с помощью взятки или наглости. Для поддержания порядка пришлось вызвать дополнительные наряды полиции.
Джек Рафферти всегда вызывал у публики жадный интерес. Вот и сейчас, даже если он ничего не скажет и ни в чем не признается, он все равно останется героем спектакля. Через два месяца должны были состояться профсоюзные выборы, и Рафферти предстояло стать очередным президентом профсоюза транспортных рабочих — вопреки враждебной кампании в печати и тому факту, что расследованием его деятельности занимаются конгресс США и различные судебно-следственные органы, готовые приписать ему по меньшей мере пять или шесть уголовно наказуемых деяний. В качестве президента профессионального союза транспортных рабочих (ПСТР) Рафферти предстояло стать наряду с Рейтером и Мини одним из наиболее влиятельных профсоюзных лидеров в стране. Правда, профсоюз этот не был столь многочисленным, как некоторые другие, но его президент считался важной фигурой, даже более важной, чем многие известные профсоюзные руководители, поскольку ПСТР контролировал коммуникации и перевозку всех грузов и тем самым мог влиять на работу других отраслей промышленности.
В дальнем конце зала, там, где находилась комната для свидетелей и их адвокатов, внезапно послышался шум. Сенатор Орманд Феллоуз (он сидел в центре зала на возвышении, за длинным столом красного дерева, чуть склонившись влево, чтобы придать удобное положение плечу, в котором снова проснулась застарелая боль) сейчас же вытянул шею, пытаясь разглядеть, что происходит. Однако его внимание тут же привлекла сценка, разыгравшаяся между конгрессменом Махони и главным юрисконсультом Эймсом. Конгрессмен наклонился к Эймсу и что-то оживленно зашептал ему, а тот, словно не замечая, старательно разбирал свои бумаги.
Феллоуз сдвинул густые с проседью брови — сначала, как всегда, одну, а чуть позже другую, скривил тонкие губы под прямым, почти патрицианским носом и отвернулся, успев, однако, заметить, что оператор установленной справа телевизионной камеры навел объектив в дальний конец зала, где два человека с помощью парламентских приставов медленно пробирались сквозь публику к столу комиссии.