и который вполне соответствует его пожеланиям. Он прибавил, что хорошо знал моего покойного отца, с которым познакомился в старые годы, когда тот, по поручению К. П. Победоносцева, ездил в Лифляндию исследовать положение православных эстонских приходов (Питирим оказался сыном священника откуда-то из-под Риги и там священствовал сам).
Эти его слова давали основание думать, не являлась ли моя столь неожиданная кандидатура результатом подсказки с его стороны, и действительно ли был он уполномочен государем на переговоры в такой определенной форме, как он это утверждал. Я высказал эти сомнения, но Питирим заверял, что говорит по прямому уполномочию его величества. Сам, однако, государь, у которого я был с докладом, правда, уже в конце декабря, ни одним намеком не дал оснований предполагать, чтобы он поручил вести подобные переговоры. Это был мой последний всеподданнейший доклад; было это вскоре после убийства Распутина. Приехав во дворец в Царском Селе, я думал найти там следы передряги, но, к удивлению, ничего заметно не было. Дежурный флигель-адъютант сказал, что все эти дни государь был непроницаемо спокоен, как будто ничего не случилось. Таким я его и нашел, как всегда любезным и приветливым, с меньшей, хотя это, может быть, мне и показалось, стеклянной заслоненностью взгляда и улыбки, обычно ему присущей.
Спустя несколько дней князь Н. Д. Жевахов сообщил мне по телефону, что государыня, при свидании с ним накануне, выразила желание меня видеть, чтобы поговорить по делу, ее интересующему, но вызвать стесняется, а хочет, чтобы я попросил ее о приеме, позвонив лично по телефону. Опасаясь, не князь ли Жевахов по каким-либо личным соображениям старается подстроить это свидание, доложив императрице, что я ищу случай ей представиться, я ответил, что не решаюсь беспокоить ее величество, а потому, если ей угодно меня видеть, буду ждать вызова. На следующий день князь Жевахов принес мне письмо к нему А. А. Вырубовой, которая спрашивала, почему от меня не было телефона, что государыня накануне ждала и огорчена, усматривая в этом признак нежелания иметь с ней дело. Положение получалось весьма неловкое. Я позвонил к секретарю императрицы графу Я. Н. Ростовцеву, рассказал ему, в чем дело, и просил совета, как поступить. Яков Николаевич ответил, что сообщение Вырубовой должно быть понимаемо как требование императрицы и что без всяких колебаний я должен позвонить ей по телефону. Я так и сделал. У телефона оказалась великая княжна Ольга Николаевна, которая подтвердила, что государыня меня ждет и, переговорив с нею, сообщила, что она примет меня в тот же день в пять часов. Кажется, это было 7 декабря.