Салли наблюдает за дочерью и тревожится. Она знает, что происходит, если копить в себе печаль, не давая ей выхода, – знает, что учинила над собой сама же, какие возводила стены, какую, камень за камнем, воздвигала башню. Однако стены, которыми она отгородилась, сложены из горестей, башня насквозь пропитана морями слез – в них нет никакой защиты, они обрушатся от малейшего прикосновения. Когда Салли видит, как удаляется наверх к себе в спальню Кайли, она понимает, что у нее на глазах возводят такую же башню, и это пугает ее, она старается вызвать Кайли на разговор, но та при любой попытке каждый раз выскакивает из комнаты, хлопнув дверью.
– А если это мое личное дело? – отзывается она, о чем ее ни спроси. – Неужели нельзя оставить меня в покое?
Другие матери уверяют Салли, что в тринадцать лет это нормальное поведение. Линда Беннет из соседнего дома утверждает, что эта вселенская скорбь – возрастное и со временем молодежь перестает взбрыкивать, хотя ее собственная дочка, с которой Кайли никогда не водилась, называя ее рохлей с куриными мозгами, не так давно сменила имя Джесси на Изабеллу и проколола не только нос, но и пупок. Просто Салли никак не ожидала, что ей придется пройти через трудный период с Кайли, всегда такой открытой и незлобивой. Выкрутасы Антонии в тринадцать лет никого не удивляли, она была нахалкой и эгоисткой с самого рождения. Но даже Джиллиан до старших классов держала себя в узде и пустилась во все тяжкие, лишь когда мальчики обнаружили, какая она красотка, а уж Салли вообще никогда не позволяла себе надуться или сказать грубое слово. Она считала, что дурно себя вести для нее – непозволительная роскошь, ведь тетушки, насколько она знала, не брали на себя никаких формальных обязательств. Никто не мог заставить их держать ее у себя. Они имели полное право выгнать ее на все четыре стороны, и она не собиралась давать им оснований для этого. Салли в тринадцать лет готовила обеды, стирала грязное белье и вовремя ложилась спать. Она не рассуждала, что – ее личное дело, а что – нет, счастлива ли она и так далее. Не смела рассуждать.
Теперь в своем поведении с младшей дочерью Салли старается соблюдать строгие границы, хоть это дается ей нелегко. Старается чаще помалкивать, держать полезные советы и ценные указания при себе. Ее передергивает, когда Кайли хлопает дверью, она втихомолку плачет, видя, как мается дочь. Иногда становится под дверью ее спальни и слушает, но Кайли больше не делится своими секретами с Джиллиан. Матери даже это принесло бы облегчение, однако Кайли отдалилась решительно от всех. Салли остается лишь наблюдать, как ее дочь все сильней замыкается в себе. Чем более тебе одиноко, тем упорнее ты избегаешь общения с другими, пока не начинаешь наконец вообще воспринимать человечество как некое чужеродное племя, чьи обычаи и язык для тебя темны и непонятны. Салли знает это, как никто. Особенно в поздние часы, когда Джиллиан находится у Бена Фрая, и в москитные сетки бьются ночные бабочки, и между ней и летней ночью образуется такая прочная преграда, как будто эти самые сетки сложены из камня.