и та
может отнять
всё у меня
Он остановился. Нет, здесь что-то не так. А что, разве когда-нибудь бывало так, возразил другой Рамон, тоже остановившийся — во всяком случае, ничьи шаги больше не выверчивали обратно из лунно-облачной мглы бесконечно-гулкие винты ромодановских улиц. Тихо поскрипывая, медленно нарисовался и столь же медленно исчез в голодной тьме одинокий велосипедист — судя по фигуре старик в надвинутом на глаза капюшоне. Заднее колесо вихляла мрачно ухмыляющаяся восьмёрка.
Да, бывало, твёрдо ответил он, конечно, бывало, сколько угодно могу вспоминать, и никакие пси-блоки не нужны: хоть про то, как плавать учил, хоть про то, как любили кормить лебедей в Павлиньем Парке, хоть про…
Вот именно «хоть про то», насмешливо поддразнил другой, при чем тут «хоть про то»! Ходь сюды, командует страсть памяти, и старушка-память паскудно напрягается, пытаясь выдать нечто отчаянно желаемое… Лучше заори изо всех сил в эту ночную винтовуху, художественно побей стекла, попробуй своим мечом на спор перепилить ближайшее дерево, вон того шуршащего мрачнопёрого урода, да-да, или высеки кровавый знак Зорро на лбу у каждого из прискакавших стражников, а заодно и на лбах их лошадок, чтоб не смели, топтуны многоногие, ввинчивать улицы обратно, мне они так больше нравятся, бесстыдно вывернутые, как карманы с тухлятиной, как блюющие навзрыд желудки, как огненные бёдра проститутки площадной!
С чего это тебя так разобрало, другой, ты же рационалист-насмешник, ты же останавливать меня должен, и вообще нехорошо беззащитных животных калечить
Вот именно моя прелесть очень даже нехорошо с животными вообще всё нехорошо вспомни историю про щенка как думаешь зачем он ей всё рассказывал не иначе больной
«Однажды, ещё когда он жил в горном Экс Ункве, где зимой бывает холодно, в такой вот холодный вечер с медленно бредущим снегом, обещающий ещё более холодную ночь, из проезжающего автомобиля (мимолётные свет, смех, музыка) выбросили на тротуар маленького щенка. Щенок, дрожа, доверчиво семенил за редкими прохожими, тыкался им в ноги, с тающей надеждой смотрел в глаза — но они молча убирали ноги, отводили глаза от обречённого и шли по своим делам… Не могу дальше продолжать, говорила она, зачем он мне это рассказывал, если был не лучше других?» — «Но ведь заботился, старался, дарил подарки…» — «Хм… у вас, у мужчин, это как обязанность, причем тяжелая! Как вы мучаетесь ко всем праздничным датам, если вас не ткнут носом и не скажут — „подари мне вот это!“ А я не из тех, кто тыкает носом и требует, меня надо удивить, я люблю сюрпризы…» — «Ну и какими были его сюрпризы?» — «Ужасными! В 9-ти случаях из 10-ти! Он не жалел денег и… когда испытывал на себе силу моего разочарования, извинялся, виноватился, прятался за дурацкими оправданиями вроде „я отношусь к мыслительному типу, у меня есть чувство слова, но нет чувства вещи“ — как будто подобное должно меня волновать!» — «Наргиз, девочка моя, это ведь всё от нелюбви: нелюбимому не прощается ничего…» — «Ерунда! Раз в год можно и угадать!».