Он очень старался, но чем больше старался, тем хуже у него это получалось. Нам всем не хватает любви, говорил он, её всегда не хватает, но она не нужна. Чужая любовь часто бесит а не радует говорила я ты что завистлива говорил он почему завистлива говорила просто они уроды уроды это непросто для себя другого для кого говорил говорила говорил говорила
Я не существую вне того, кого люблю, говорил он — и поэтому перестаю существовать для него. Надо сначала добиться всего для себя, чтобы тебя стали хотя бы уважать — а потом уже растворяться в любви и уже не смочь этого сделать до конца. Но, увы, так не получается что-то выключается или слишком рано включается качается чается мгновение держись не охни включается качается чается бешенство презрения исчезни испарись сдохни
Однажды он сказал мне, подняв бокал, что я — золотая булавка, скрепившая расползающийся мрак его жизни. Наверное, придумал это, пока я суетилась на кухне, а он лежал в тёмной комнате или пытался читать в темноте свои стихи «при свете кошачьих глаз», как он говорил. Чем больше живешь, говорил он, тем меньше шансов собрать воедино эти расползающиеся, как тени по углам, куски мрака, жизнь нельзя соткать, только проколоть, хоть насмерть, золотой булавкой…
«Пойми, наконец, что ты мне не нравишься, говорила я. Мне почти всё в тебе не нравится. И не смей заставлять меня жить по своим планам. Я тебя не понимаю, говорил он, это же тебе самой нужно, мы же договорились. Ни о чём мы не договаривались, отвечала я. Но как же, ведь вчера… Не было никакого вчера, и завтра тоже не будет, если ты не заткнёшься или не испаришься куда-нибудь. Но как же ты хочешь, нельзя же вот так! Никак не хочу я. Хочу, но никак. Но надо же что-то выбрать, наибольший плюс или наименьший минус! Не могу выбрать, всё плохо, всё ужасно! А… Ненавижу тебя, исчезни! Не делай из меня зануду, не делай из меня зверя, умолял он, так зверя или зануду, а может быть, зануду-зверя? Он упирался, и тогда я от злости на его тупость и занудство просто кидалась на него… Или гнала прочь, но он не уходил. Или уходил так долго и с такими разговорами, что я готова была умереть, лишь бы никогда больше не слышать его голос, не видеть его рожи! Через пару-тройку часов я просто отключалась — и тогда он из несчастного зануды-зверя превращался в утешителя, который должен меня спасти от жизни, защитить от моего собственного душевного мрака! Не знаю, кого он там спасал…»
Обнаружив, что «другой» наконец удалился, Рамон вздохнул и снова твёрдо зашагал к уже недалекому фонтану. Да, незаметно выцветает, уходит, расходуется жизнь, и если даже для него, привилегированного орденца с замечательной профессией, которому отмерен полный век, пятый десяток — всё же годы некоторого смятения, что говорить о кратковечных нынчелах! Как там подытожила Наргиз? «Очнешься вдруг — а рядом с тобой занудствует нищий пердящий старик с седыми безумными глазами». Рамон даже поёжился. Воистину дотла…