Вот где лежит необузданная избыточность: в неидиллическом беспорядке и засорении мозгов навязчивыми невероятностями, переворачивающими все с ног на голову.
Это круг – а лучше сказать, наверное, цирк, клоунская труппа непристойных комедиантов, – куда входят сексуально увечный шут Александр Портной, бесстыдный кукольник своего непотребного театра Микки Шаббат и опасный наставник сексуально озабоченного студенчества, буянившего в шестидесятые, ученый поборник услад души и тела профессор Дэвид Кепеш. Каждому из них грозит попасть в сети сладкозвучных, как пение сирен, и соблазнительных красоток, самозабвенно предающихся той разновидности неистощимой похоти, которую Стивен Дедал в «Улиссе» именует «донжуанством». Их злоключения неизменно отдают юмористической абсурдностью всякий раз, когда они кидаются в пучину своих распутных авантюр, чью варварскую природу им не дано трезво оценить. Так что нет ничего удивительного, что при их попадании в динамо-машину либидинозных влечений в них вдруг начинают проявляться явные черты слабоумия.
Когда Торо в эссе «Прогулка» говорит об «ужасной дикости» – то есть необузданности, – какую проявляют влюбленные при встрече, боюсь, он описывает свойства и кульминацию счастья Дэвида Кепеша. Все члены этой клоунской труппы, вне всякого сомнения, установили – воспользуюсь характерной для Эмерсона стилистикой – «весьма оригинальные отношения с мирозданием».
«Постройте… свой собственный мир», – призывает Эмерсон каждого, и никто не будет отрицать, что именно к этому стремятся мои своенравные господа, хотя они в то же время и вызывают, с неизбежностью, злобную антипатию у тех, кто гордо несет знамя своей идеологии, и у тех, кто всей душой предан своим высокоморальным традициям. А неизбежная сшибка ценностей, сопровождаемая громогласными спорами, – вот их эксцентричная судьба и их сокровенная радость. Вот что во всех этих книгах всегда служит катализатором для комической драмы, в которой, даже в самый разгар веселья, возбуждаемого плотоядными похождениями моих героев, почти обязательно присутствует моральная борьба. Ни один из моих трех персонажей не пребывает в состоянии праведного отдохновения, все они не страдают от дефицита эмоциональных терзаний. До того как драма подойдет к концу, всякий, придерживающийся донжуанского мировоззрения – кто стремится не к тому, что ему назначено, а к противоположному и чья способность вызывать у окружающих злобные чувства поистине безгранична, – безусловно, встретит свою ровню.
Я удостоен великой чести получить столь престижную награду, и мне особенно приятно осознавать, что я причислен к сонму достойных предшественников, среди которых есть и выдающиеся мастера литературы двадцатого века, которыми я восхищаюсь.