Алесса побледнела. Сняла дрожащими руками перчатки и провела пальцами по тыльной стороне его ладони.
Его мышцы напряглись. Он прикусил губу. Che palle[30].
Алесса вскочила на ноги, смаргивая слезы.
– Слишком рано. Тебе нужно больше времени, чтобы исцелиться. Я собираюсь найти Адрика и Йозефа. Они обещали помочь тебе подняться по лестнице, а доктор говорит, что ты готов… – Она, так и не договорив, унеслась прочь.
Данте откинул голову, прислонившись к каменной стене, и уставился на металлическую плетеную фигуру, висящую над внутренним двором.
Нет смысла отрицать это.
Ему не становилось хуже, но и лучше тоже. По крайней мере, не быстрее, чем кому-либо другому.
Медсестра шагнула к нему с миской чего-то дымящегося, на ее лице сияла улыбка, на которую он ответить не мог.
Они обращались с ним как с нормальным человеком, и сначала он предположил, что они не знают. Но все знали. Черт возьми, они ссорились из-за того, кто будет ухаживать за Фонте Гиотте. Его губы скривились от этого словосочетания.
Они знали, кто он такой.
Или, по крайней мере, кем он был.
Traduttore, traditore.
Переводчик – предатель.
Спустя месяц после Диворандо Алесса наблюдала, как Калеб и Данте помогали друг другу встать, покачиваясь на ногах, пока не обрели равновесие. В бинтах и свободных одеяниях они выглядели как пара пьяных пиратов, потерявших штаны.
Данте поймал взгляд Алессы и слишком быстро ответ глаза в сторону.
Вдохнув через нос, она подавила возникающее в последнее время желание встряхнуть его.
Ее чувства не изменились. Стали только крепче, но гордость Данте пострадала сильнее, чем его тело, а демоны отказывались даровать ему покой, нашептывая угрозы или обещания, которыми он ни с кем не делился.
Возможно, время не в силах залечить раны, но ничего другого она предложить не могла.
Калеб клонился, хватаясь за воздух, чтобы ухватиться за поручень, и Алесса, готовая помочь, подскочила на ноги. Данте придержал его прежде, чем она успела подбежать, и двое мужчин собрались с духом и начали двигаться.
Другие Фонте и раненые солдаты вернулись в свои дома для восстановления сил, но Калеб утверждал, что слишком привык к роскоши Цитадели, чтобы отказаться от нее, к тому же технически считался официальным Фонте Алессы.
У Данте же не было дома. Поэтому они остались.
Калеб мастерил из бинтов шляпы и требовал от медсестры говорить ему, что он красивее Данте. Театрально жаловался на слишком густой суп или слишком сладкие пирожные, пока ему не приносили что-нибудь другое, и тогда он съедал свою порцию и начинал воровать с нетронутого подноса Данте, который приходил в бешенство и съедал тому что-нибудь назло.