Я вышла на балкон, чтобы успокоить колотящееся сердце. Руки были влажными и холодными. Мне хотелось выглядеть собранной. Я посмотрела на знакомый тротуар, на водосточный желоб, у которого я иногда сидела и ждала прихода Анук, если забывала ключи. На другой стороне улицы в дверях магазина, подбоченившись, стоял мясник в белом, как кость, фартуке. Он вытер лоб и исчез внутри. Он заранее знал, что мы будем брать, как только мы переступали порог. Четыре кусочка ветчины и один pâté de campagne[20]. Вечернее небо озаряло все вокруг зыбким синим светом.
Я вернулась в гостиную и закрыла за собой балконную дверь. Анук была в своей комнате наверху – то ли поправляла макияж, то ли переодевалась. Я сидела на диване и ждала. В доме стало темнее, и я включила лампу рядом с диваном. Тут зазвенел домофон, и Анук сбежала вниз по лестнице. Я слышала, как она говорит “алло” из прихожей, нажимая на кнопку.
– Иди сюда, – сказала она, оглянувшись на меня. – Нечего там сидеть.
Давид выглядел так же, каким я его запомнила, только подстригся короче. Одет он был просто, рукава закатаны до локтей, рубашка заправлена в джинсы. На руке у него висела кожаная куртка. Он представился нам обеим таким тоном, который предполагал, что мы с ним не знакомы. Я была ему за это благодарна, и волнение у меня в животе немного улеглось. Когда он переступил порог, я увидела, что следом входит женщина. Сначала она поздоровалась с Анук, потом повернулась ко мне.
– А ты, видимо, Марго, – сказала она.
Я никак не ожидала, что у Давида есть жена, и уж тем более – что он приведет ее к нам. Он даже не намекнул, что женат, – он описывал жизнь, какую ведут холостяки, и ни разу не упомянул о партнерше, и Анук ее не упоминала тоже. Давид объяснил, что его жена тоже пишет и часто помогает ему с работой.
Кожа у нее была золотистой и сияющей, как очищенный персик, и вся она источала энергию, словно состояла из заряженных частиц. Я пыталась найти на ее лице морщинки или изъяны, но нет – все безупречно. Она стояла, слегка расставив ноги в мужских “оксфордах”, в длинном пальто, доходящем до щиколоток и едва ли не подметающем пол, в белой хлопковой рубашке, и выглядела потрясающе.
Она наклонилась, чтобы поздороваться со мной, и я ощутила запах ее духов – цитрусовые и древесные нотки. Глаза у нее были черными, но в то же время золотились, как и кожа, словно в ее голове скрывался невидимый источник света. Ее звали Брижит.
Мы сели в гостиной. На столе между нами лежал диктофон.
Давид начал с того, что давно восхищается актерскими работами Анук. Я почувствовала, как сидящая рядом Анук расслабляется, купаясь в лучах его комплиментов. Скоро она забудет о моем присутствии. Я все глубже вжималась в диван, а ее спина становилась все прямее. Она почти не моргала. Давид заговорил об Антигоне – одной из первых важных ролей Анук, которую она сыграла в восьмидесятых. Он прочел рецензии, и больше всего ему запомнился один фрагмент – когда Антигона, встав на самом краю сцены, близко к зрителям, раскачивается всем телом и почти падает в первый ряд. Для этого требовалась большая ловкость – балансировать на пальцах и пятках, напрягать мышцы живота и не показывать, каких это стоит усилий. Танцевальное прошлое Анук позволяло ей удерживать равновесие, создавая впечатление, что она падает. Один из критиков назвал это почти неуправляемым раскачиванием маятника. Сильный запах ее жасминовых духов доносился до зрителей в первом ряду. Это создавало ощущение интимности и как бы разрушало стену между актерами и публикой.