Выходя из прихожей квартиры я окинул ее прощальным взглядом. Она представилась мне какой-то грязной, обшарпанной, прошлой, как будто я навсегда расстаюсь со своим ненужным мне теперь домом. Слезы подкатились к глазам, я прижался к одежде, висящей на вешалке, потрогал дверь в уборную и вдруг почувствовал, что все эти предметы — шубы, пальто, дверь — стали за меня цепляться — как в дурном сне или в сказке о заблудившейся в ночном лесу девочке, когда за нее цепляются ветки деревьев и не дают пройти. Произошло какое-то мгновенное искривление пространства прихожей, пальто, висящие на вешалке, раздулись, стены распухли, дверь сортира больно задела мне по плечу. Волна сентиментальности тут же схлынула с меня и я, уже в героическом сопротивлении вещам, спустился вниз по лестнице, где у подъезда нас ждало пойманное Ромашко такси.
Сев в машину на заднее сиденье рядом с Ромашко (Вера сидела впереди), я закрыл глаза и не открывал их до больничной приемной. На вопрос шофера: «Куда ехать?», я сказал: «На Краснобогатырскую». Дело в том, что там есть церковь и я решил, забыв, что меня везут в сумасшедший дом, поехать в церковь, чтобы там, на месте и сразу окрестить Веру и Ромашко. Я не расслышал как кто-то из сопровождающих меня сказал, что нам нужно на Каширское шоссе и всю дорогу — так как ехал с закрытыми глазами — думал, что мы едем на Краснобогатырскую. И все же какая-то часть моего сознания знала, что мы едем в больницу. Всю дорогу я вслух молился и заставлял то же самое делать Веру и Ромашко. Вероятно, чтобы меня не раздражать, они тоже — к удивлению и развлечению шофера — вместе со мной бормотали «Господи, помилуй!» Часто у меня возникало впечатление, что наша машина летит по воздуху над городом как самолет — в такие моменты я еще громче начинал молиться и домолился в конце концов до того, что у меня на губах выступила пена (Панитков потом решил, что пена у меня появилась от френолона).
И вот наш небольшой «ангельский хор» подъехал к приемному отделению 15-й психиатрической больницы на Каширской. Глаза я по-прежнему не открывал — знал, что подъехали к больнице, но тайно надеялся, что в каком-то мистическом смысле «внутренней» топографии мы окажемся сейчас у ступеней храма. Мое желание, чтобы это оказалась церковь, и знание того, что мы подъехали к больнице, смешались в моей голове таким странным образом, что у меня возникла наиболее приятная для меня иллюзия предстояния перед дверью «небесной церкви». Чтобы продолжить эту иллюзию, я по-прежнему не открывал глаз и Вере с Сережей пришлось вести меня под руки по ступеням вверх к двери больницы. Из внутреннего помещения слышались чьи-то голоса и мое искаженное акустическое восприятие нарисовало мне картину, что мы стоим в дверях огромного полутемного зала и где-то в самой дали его идет торжественное богослужение.