Меня регулярно навещали мои родители, Вера и друзья. Я все время ныл и требовал, чтобы меня немедленно выпустили или хотя бы перевели в санаторное отделение. По сравнению с 4-м, санаторное отделение было раем — оттуда выпускали не только гулять по территории больницы, но и в «отпуск» домой на один, два или три дня.
В конце концов добились моего перевода в это отделение. Перед тем меня посмотрел профессор — пожилая женщина. Как опытный врач, хорошо знакомый с подобного рода помешательством, она задавала именно те вопросы, ответы на которые могли бы дать ей ясное представление о моем состоянии. Так, она задала вопрос, казались ли мне окружающие меня люди святыми, богами или апостолами. Я сказал, что нет, сообразив, что положительный ответ мог бы задержать меня в этом отделении. Я говорил только о легких синдромах и в такой терминологии, по которой стало бы ясно, что я отношусь к ним как к проявлению болезни. Я сказал, что у меня была «истерика покаяния» и «бред двоемирия», а мечтаю я только о том, чтобы жить нормальной жизнью, работать, заниматься сугубо семейными делами и т. п. В результате я был признан почти излеченным и меня перевели в 8-е санаторное отделение.
В 8-м отделении лежали больные на экспертизе и психосоматики. По сравнению с переполненным 4-м отделением, в 8-м было просторно, чисто и светло: пустынный, широкий, с высокими потолками коридор, занавески на окнах, цветы на подоконниках, тишина, а главное — почти свободный выход на улицу. Мне перестали давать мелипромин и оставили только азофен и маленькие дозы циклодола. Внешне я вел себя совершенно нормально, но на самом деле только и ждал, когда, наконец, выйду из больницы и снова начну ходить в церковь, продолжая свои духовные подвиги.
В один из своих двухдневных отпусков домой я позвонил Ане. Во время нашего с ней телефонного разговора произошел удивительный эффект «двоебредия», совпадения наших психических внутренних состояний на одной волне индукции. Я уже описывал в сцене с Колей, как при чтении акафиста мне казалось, что мой голос обладает необыкновенной ясностью. Он как бы звенел (для меня), а голоса других людей, посторонних моей внутренней реальности, кокону моей мыслеформы, слышались мне какими-то тусклыми, «застенными».
И вот тут, разговаривая с Аней своим «просветленным» голосом, я услышал, наконец, в ответ такой же «чистый», «умный», «тот самый» соприродный мне голос. Но дело было даже не столько в его тембральных и мелодических особенностях, а в некоей тайной суггестии, тайной осведомленности, которую я в нем слышал, осведомленности о метафорической реальности моего внутреннего мира. (Вообще шизофреники, которые более-менее контролируют свое безумие, по разным причинам оказавшиеся в рассогласованной психической реальности, чувствуют в ней себя очень одиноко и всеми силами хотят затащить туда еще кого-нибудь, получая от этих «духовных контактов» необыкновенное удовольствие. Например, вся история с командами «воинов» у К. Кастанеды и т. п.).