— Я родился на южной оконечности Даланайского побережья, в городе Кремен — вы называете его Кремь-ян. Восемнадцать вёсен назад там проходили барра. Один из них изнасиловал мою мать. — Он поднял голову, посмотрел в застывшее лицо Сольвейна. Очень долго молчал, а потом закончил: — Его имя было — Рунгар.
Дыхание Сольвейна оборвалось. Он понял, что никогда ещё не знал такой страшной минуты, как та, что предшествовала последним словам кмелта. Когда он сумел задать вопрос, его голос звучал хрипло:
— Ты знаешь это наверняка?
Бьёрд кивнул.
— Он сам назвался моей матери. Перестань причитать, женщина, так он сказал ей. Знай, что тебя взял великий вождь, когорун Рунгар сын Стольвида. Ты принадлежала славному мужу барра, и отныне каждый кмелтский пёс, который посмеет коснуться тебя, тут же падёт замертво! Будь горда этим! Моя мать запомнила эти слова, потому что их слышали её родичи, и из-за этого потом она долго не могла найти себе мужа. Когда я родился, она хотела отнести меня в лес, но потом решила, что лучше вырастить меня с ненавистью, которой она не могла высказать барра, но могла показать мне. — Он ненадолго умолк, потом продолжил: — Когда я вырос достаточно, чтобы понять, кто я есть, и запомнить имя отца, я ушёл. Её к тому времени взяли в жёны, и она ждала новое дитя, понесённое не от насилия. Я ей только мешал.
— Шрамы на твоей спине… это мать била тебя?
— Нет, это следы от медвежьих когтей. Ну и кабан мне ещё раз бок пропорол… я жил охотой.
— Бьёрд — это твоё настоящее имя?
— Нет. Но на нашем языке моё имя значит «птица», и я назвал себя так, как это звучит на барра.
Сольвен снова попробовал приподняться — и поморщился, когда, забывшись, опёрся на ладонь. Ему было трудно даже переворачиваться с боку на бок.
— Значит, ты солгал мне, — проговорил он негромко.
Бьёрд вскинул голову, и его брови удивлённо приподнялись.
— Когда?
— Когда я спросил, из этих ли мест ты родом.
— Ты такого не спрашивал.
— Ну как же! Ох… Дар этай иннолеку?
Тёмные брови приподнялись ещё выше. А потом Бьёрд расхохотался. Сольвейн смотрел на него в потрясении. Он вдруг понял, что искренне верил, будто этот угрюмый кмелтский мальчик не умеет смеяться.
— Так вот оно что! — воскликнул тот; его серовато-голубые глаза блестели от смеха. — То-то я удивился — отчего ты заботишься о таком… Ты спросил это так встревоженно! Я подумал — неужели барра знают сострадание? А ты просто не знал, что спрашивал!
— Что? — Сольвейн почувствовал, как кровь приливает к лицу от гнева — и от смущения. Он уже понял, что его провели. — Эти слова значат что-то другое?