– Молод я еще в соборные, – скромно сказал он.
– Ведь не по летам, а по уму выбирают, – сдержанно проговорила матушка. – Теперь
времена трудные, – не то, что прежде было. Иные архиереями делаются с небольшим в сорок
лет. – Она назвала несколько примеров.
Паисий оживился и принялся рассказывать про консисторские интриги и про свои шансы.
В душе он был вполне согласен с матушкой относительно правила, которым церковь должна
руководиться в настоящее трудное время при выборе своих сановников. Он уже имел немало
случаев доказать, что он способен сделать для пользы и силы православия. Но такого случая, как
проявления в их губернии штунды, ему еще не подвертывалось, и он решился поставить его
ребром.
Он уехал уже в сумерки, когда отец Василий от частых возлияний уже, что называется, не
вязал лыка. Но матушка была свежа и бодра, как и за обедом, и он повторил ей свои мудрые
наставления в еще более упрощенной и понятной форме.
К счастью Гали, вернувшись домой, она не застала отца: вскоре после ухода старика
Охрима он уехал по делам в соседнее село и должен был вернуться только поздно ночью. Это
избавило ее от тяжелого объяснения и дало ей время приготовиться. Мать встретила ее одна и
тотчас рассказала ей, что Охрим сделал формальное предложение.
– О приданом битых три часа толковали. Два самовара выпили… – прибавила она шепотом.
– Я из-за двери кое-что слышала. Обрядят тебя, как княжну. Будешь ты богатая да важная, и все
тебе будут завидовать.
Старуха совсем забыла недавнюю беседу с дочерью, и ей теперь казалось, что такому
богатому жениху всякая девушка должна радоваться.
– Мама, что вы говорите! – вскричала Галя, ломая руки. – Что мне в том, что мне станут
завидовать, когда мне счастья не будет.
– Что ты, дочка, Господь с тобой. Еще беды накликаешь. Стерпится- слюбится. Да ведь
Панас парень хоть куда, – молодой, и ус у него черный.
– Мама, не с усами жить – с человеком.
– Что ж, и человек он ничего себе и тебя любит. – Да я-то не люблю его. Не пойду я за него!
– вскричала Галя, махая руками.
– Что ты, как не пойдешь, когда отец велит? – с испугом сказала Авдотья. – Наше дело уж
такое бабье – что велят, то и делай. И я девкой была, знаю. Уж как я за твоего отца идти не
хотела, как просилась! И старше он меня был и другую девку любил, бедную. А наши семьи
были богатые. Ну и повязали рушниками. Горько было, а пошла. Не ты первая, не ты последняя,
дочка моя бедная.
Старуха размякла снова, разжалобившись над своим собственным девичеством, и стала
жалеть и голубить дочку.
Галя молчала, не отвечая на ее ласки. Она знала, что от матери ей не будет поддержки.