больше смягчаясь.
– Нет, не бросит! – проговорила Галя.
– Не бросит? – переспросил Карпий, строго хмуря брови. – Так ты что ж, за некрещеного
идти согласна?
– Нет, не пойду я за него, некрещеного, – вскричала Галя. – Не хочу я ни за кого идти. Ни за
него, ни за Панаса. Дай мне дома остаться, таточка миленький.
Я так тебе угождать буду и работать на тебя буду, чтобы ты всегда мной доволен был, –
умоляла Галя. Авдотья, стоявшая все время безмолвно, вмешалась.
– Чего ее в самом деле торопить, – вступилась она за дочку. – Уважь ты ее. Пусть поживет
еще в девках. Только ведь и житья нашей сестре. В хомут-то всегда успеет да в неволю.
– Молчи, дура, – оборвал Карпий ее причитания. – Я думал, что взаправду что, а тут девка
сдурела, сама не знает, чего хочет, а ты, старая, нет чтоб ее разуму научить, сама туда же за ней.
Лучшего жениха во всей округе не найдешь. Шабаш! Быть ей за Панасом – и чтоб разговоров не
было у меня. Готовьте ржаники! Слышите?
Он стукнул кулаком по столу и сердитый вышел из избы. Бабы остались одни. Галя рыдала
в углу. Авдотья осторожно подошла к ней.
– Ну, Галечка, перестань, не плачь. Отец придет и хуже рассердится, – старалась она ее
успокоить. – Перестань, чего› ты? Отец тебе добра хочет. Чем Панас не жених? Не ты первая, не
ты последняя… – затянула она свою обычную песню.
Галя ее не слушала. В ее молодой головке мысли шли своим чередом. За Павлом ей не
бывать, а замуж ей придется же выйти. Так не все ли равно, за кого. Лучше разом все покончить.
Она подняла голову и утерла слезы.
– Ну, вот так, ну, умница, что матери послушалась, – говорила Авдотья. – Вот умойся, чтоб
слез не видно было, я тебе воды принесу.
Она вышла из комнаты и вернулась через минуту с миской и кувшином.
Галя умылась и вытерла лицо полотенцем, глотая слезы, и больше о Павле не
разговаривали. Карпий через два дня пошел к Охриму. Он просидел у него три часа и выпил два
самовара, торгуясь о приданом. Потом Охрим опять к нему ходил, и опять они сидели вместе, и
пили чай, и торговались. Так прошла неделя, пока наконец они не договорились насчет
приданого и не ударили по рукам.
В тот же день Карпий объявил об этом дочке.
Галя выслушала бесповоротное решение без всякого волнения. Даже бровью не моргнула,
точно в ней все застыло и окаменело.
"Ну, слава Богу, девка, кажись, одумалась", – подумал про себя Карпий.
Когда они остались вдвоем с Авдотьей, он, против обыкновения, опросил ее, как она
думает, что с дочкой.
Авдотья удивилась такому вниманию.
– Ничего, кажись, все ладно, – отвечала она.
И точно, казалось, Галя успокоилась, помирившись со своей участью. Все эти дни она не