Открыл тут книгу Шкловского.
И закрыл книгу Шкловского.
Его огромная голова была забита этим интеллектом, кушать некуда. Мой жалкий моск против него – просто средоточие примитивных рефлексов. Какие умные люди бывают.
И кто читает сейчас того Шкловского? О чем там читать.
А человек же мучился, пытался донести. И как много и концентрированно.
В обществе таких людей мне было бы неуютно, как среди инопланетян.
Такая напряженная и тонкая духовная жизнь – не для меня. Я – простой ездовой пес. И не рыпаюсь.
Если бы книги писателя, литературоведа и критика Виктора Шкловского подвигли читателей к литературному труду, нынешний книжный рынок не был бы забит чтивом. А он им забит. И много ли все‑таки настоящих писателей выросло на мироощущении, выплеснутом для них Шкловским в своих книгах?
Я далеко не гений, но мои книги подвигают людей к действию в любимой мною сфере жизни. Люди принимают решение и идут в авиацию, работать в чуждой человеку стихии.
Может, их единицы, но это – практическая отдача от моих жалких, не обремененных интеллектом книжонок.
Труды Шкловского – обременены, даже сверх меры. Но – не востребованы. А когда общество дорастёт до необходимости столь глубокой интеллектуальной загрузки, они уже устареют и будут так же не востребованы, как нынче Диккенс, Толстой или Достоевский.
Ага, Донцова скажет: мои книги нынче востребованы десятками миллионов. Меня Шкловский подвиг.
Но сотнями миллионов востребуется постоянно и туалетная бумага.
Кого и на что подвигли книги Донцовой и иже с нею?
Вот и думай тут.
Так все же: реализовал ли ты себя, Василий Ершов?
Вечером нагнул себя к Мандельштаму. Днём было – к индусу Рабиндранату Тагору, а вечером вот – к русскому классику. Ну, Тагор от меня как‑то далёк. Ну, гуманист, индейский. А вот наш, русский, Осип Эмильеич… нет, тоже как‑то не очень. Вернее, даже очень как‑то не нравится он мне.
Мандельштам, дитя явно не своего ужасного времени, уж слишком рафинирован. Уж такое прет из него поэтическое богатство, что мой бедный спинной моск отказывается брать на себя непосильную ношу.
Для меня стихи – это Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Маяковский… Никитин. Чудесное «Утро» Никитина: «И стоит себе лес, улыбается…»
Я это утро и улыбающийся солнцу лес познал с детства, босиком по росе. А мне тут впаривают урбаниста Мандельштама, который в деревне не смог спать на сеновале и скорчившись просидел всю ночь на стуле, боясь этих… сверчков, кузнечиков и прочей, не городской живности. Зато он умозрительно так познал и так описал эту природу и эту «жись», прям как никто.