Снорри так же, как до него Сэмунд и его отец Сигфус, был «священником»; чтобы принадлежать к образованным, нужно было быть священнослужителем. Но эти «священники» Исландии были только преемниками старых «Goden» (жрецов), они были как те благородные крестьяне, которые наряду с ведением своего хозяйства занимались «мудростью», изучением законов и древнейшей истории и сооружали на своей земле храмы или собственные церкви, в которых, пожалуй, хоть больше и не приносились жертвы, но христианский Бог и боги язычников иногда прекрасно почитались вместе. (Так, например, исландская книга заселения («Книга об исландцах») говорит о Хельги Худом, что он верит в Христа, но, оказавшись в затруднительном положении, взывает к Тору).
Итак, у Снорри в то время не было ни малейших причин, чтобы маскироваться или из противоречивых чувств переделывать старых богов в героев доисторического времени. Они были, и это четко видно, для него такими же «богами» как и «отец всего сущего, создавший небо и землю» и которому он беспристрастно добавил целый ряд имен Одина. Через несколько страниц после эвгемеристического вступления, в «Gylfaginning» («Видении Гюльви») появляются слова, которые звучат почти как воинствующее признание самого себя сторонником веры в Одина: «И верю я, что Один и его братья — правители на небе и на земле. Думаем мы, что именно так его зовут. Это имя величайшего и славнейшего из всех ведомых нам мужей, и вы можете тоже называть его так». Так где же тут эвгемеризм?
Единственное объяснение этого расхождения может быть таким: рассказ исходит не от самого Снорри, и был только перенят им. В пользу этого также свидетельствует то, что Снорри приводит это сообщение дважды и предпосылает его следующему за ним своему произведению, соответственно как «Истории норвежских королей», так и «Gylfaginning» («Видению Гюльви»), с которого он начинает свое поучение для скальдов. Рассказ о происхождении Одина – это также единственная часть его мифологических трудов, которая претендует на историческую реальность, т.е. обращается к совсем другому, настоящему миру, а не к миру религиозно понимаемых мифов.
Однако он не может принять этот рассказ в неизменной форме, для этого в нем слишком много мифического и часто кажущегося странным, сказочного предания. Все говорит о том, что Снорри включил в уже существующую рукопись мифические фрагменты, которые, видимо, казались ему подходящими для этого, например, странную историю об обмене заложниками после войны Асов с Ванами, которую он, естественно, знал во всех подробностях из старых песен, даже в самой важной песне из «Песенной Эдды», «Волюспе» («Прорицании вёльвы»), есть кое-какие намеки на это. Затем нужно учесть эпизод с Гевьон и все, что говорится о Ньёрде и Скади и т.д. в более поздних частях рассказа. От Снорри, без сомнения, исходят также те места, которые включены в стихи исландских поэтов или те, которые происходят из «Песенной (Старшей) Эдды», так как это соответствует привычке Снорри, прежде всего, в «Младшей Эдде» («Эдде в прозе») – подчеркивать произнесенное включенными стихотворными строками. Ведь все эти места тоже мало знают или совсем ничего не знают о вождях, храмовых жрецах и другом очеловечивании богов, и в этом отношении они только поверхностно были приведены в соответствии с остальным текстом.