К тому времени показания Лажоле достаточно прояснили виновность Моро. Прежде всего надлежало по-дружески уведомить его о ходе следствия, чтобы избавить от бесполезной лжи, показать ему, что все известно, и заставить во всем признаться. Вместо того великий судья позволял Моро отвечать на все вопросы, что он ничего не знает, ни с кем не виделся и не понимает, с чего ему предлагают подобные вопросы. Ренье не уведомил несчастного, что он запутывается в лабиринте бесполезного и опасного запирательства. В итоге это свидание не принесло того результата, которого ожидал Первый консул: прощения, столь же благородного, сколько и необходимого.
Ренье возвратился в Тюильри донести об итогах допроса. «Нечего делать, — сказал Первый консул, — если он не хочет говорить со мной, пусть говорит с судом». Тут же принялись с необыкновенной активностью разыскивать виновных: ведь прежде всего нужно было сохранить честь правительства, которое неизбежно осудили бы, если бы не нашлось доказательств реальности заговора, а значит, следовало отыскать Жоржа и Пишегрю. Не успев отыскать их, Наполеон мог прослыть низким завистником, намеревавшимся опозорить и погубить второго генерала Республики.
Ежедневно брали под стражу все новых соучастников заговора, которые не оставляли ни малейшего сомнения по поводу подробностей замысла, особенно намерения напасть на карету Первого консула между Сен-Клу и Парижем и присутствия принца во главе заговорщиков. Все факты стали уже известны, но все еще не был пойман ни один из предводителей, чье присутствие убедило бы самых недоверчивых людей; не был схвачен и нетерпеливо ожидаемый принц.
Полковник Савари в свою очередь рапортовал, что все осмотрел и проверил на месте, убедился в совершенной справедливости показаний касательно способа высадки, таинственной дороги от Бивилля до Парижа и маленького судна, которое всякий вечер лавировало вдоль берега.
В Париже каждый день нападали на следы Пишегрю либо Жоржа. Несколько раз едва не схватили их, но всякий раз опаздывали. Первый консул, уже не разбиравший средств, решил предложить Законодательному корпусу постановление, по которому всякий гражданин, укрывавший Жоржа, Пишегрю и шестьдесят их сообщников, наказывался не заключением или каторгой, а смертью. Всякий, кто видел их или знал об их убежище и не донес правительству, наказывался шестилетней каторгой. Грозный закон, требовавший бесчеловечного поступка под страхом смерти, принят был в тот же день, как предложен, без всякого возражения.
Сразу после этого приняли столь же строгие меры предосторожности. Следовало опасаться, что заговорщики, преследуемые таким образом, постараются бежать из Парижа. На несколько дней город заперли, впускали в него всех, выпускать не разрешали никого. В обеспечение этой меры у всех ворот столицы расставили пешие караулы, конные караулы разъезжали около городских стен, имея приказ останавливать всякого, кто пробирался через стену, и стрелять в каждого, кто собирался бежать.