«Валентина Михайловна просит вас прийти в дом ее отца завтра
в одиннадцать часов утра и поджидать ее в библиотеке».
Кузен мой, получив такую записку от неведомой барышни, был
чрезвычайно этим удивлен и, быть может, польщен, но во
всяком случае он принял это предложение прекрасно, сконфузился, спрятал записку
под ключ в письменный стол, никому не сказал ни слова, ходил весь остаток дня в
задумчивости, выехал на извозчике за город в поле, долго стоял под открытым
небом и все думал, зачем его зовут, и как бы приготовлялся к чему-то
необыкновенному, и необыкновенное действительно его ожидало и благосклонно
приняло.
Когда Александр Андреевич пришел в дом чиновника, его тотчас
приняли и провели в библиотеку, откуда была проведена гуттаперчевая слуховая
труба наверх, и слуга, проведший его, тотчас же сказал в трубу, что такой-то
господин здесь, и затем поклонился и вышел. Через минуту вбежала барышня,
наружность которой следует здесь отметить, так как это Дальше будет иметь
большое значение. Это была легкая и грациозная девушка, самая светло-золотистая
блондинка, с темными бровями и превосходным фарфоровым носиком и благородным,
несколько гордым выражением лица. Она вбежала живо, подала моему кузену обе
руки, попросила его сесть и сама села против его и несколько минут смотрела на
него молча, потом сказала:
— Вы меня извините, что я вас пригласила: я не могла себе
отказать в том удовольствии. Вы знаете, что мы ведем затворническую жизнь и
нигде не бываем, я знаю, что по этому поводу о нас рассказывают разные
нелепости, все это пустяки: нам никто не мешает, и живем мы, как хочем; но живем мы так потому, что нам так нравится, я
говорю о себе и сестрах, а об отце говорить нечего: он нам никогда не мешал и
не мешает. Но, как говорят, что все новости знают отшельницы и монастырки, так и мы: до нас доходит все то, что
мало-мальски заслуживает внимания.
Мне говорили (она опять покраснела и протянула обе руки),
мне говорили, как вы высказывались о женщине. Как это благородно, как это
прекрасно! Я никогда не думала, чтобы у нас, в нашей глуши, при всех тех
историях, которые доходят до слуха моего бедного отца, были люди с чистым
сердцем и прекрасными мыслями.
Кузен, Александр, что-то хотел ей говорить, был сконфужен,
но она его не допускала, она продолжала трясти его руки и вся в волнении, с
выступившими на глазах слезами, говорила все с большим воодушевлением:
— Вы меня тронули, вы меня победили, вы заставили жить мое
сердце, и поэтому не сердитесь на меня, что я послала за вами. Вы дали мне
прекрасные минуты, вовсе не заботясь быть для меня любезным, и поэтому я вам верю и в благодарность за то я хочу вам доверить очень
большой секрет: если вы хоть когда-нибудь почувствуете, что одному человеку
быть на земле не благо и что ему нужна помощница, то вспомните, что я не дура и
я вам даю согласие быть вашей женой.