Голову Рахиль Ярка покрыла длинным платком, закрепив на лбу и по вискам золотым обручем с красной травленной гравировкой лучших дамасских булатчиков. На руки надела запястья, изукрашенные шумерскими лалами под цвет кудрей, и кольца с самоцветами. Завершила же одеяние невесты Дарка, обув ноги в бархатные сандалии на золотых застежках. Звезда Хабар на небе померкла, но взошла новая звезда влюбленных.
Щур-Пацученя выпрыгнул из-за удодовой липы, как Давид на Вирсавию:
— Рахиль, что ж ты не здороваешься? Или старых друзей не узнаешь?
Рахиль остановилась, с трудом перехватила тяжелое корыто на живот и еле заметно улыбнулась в ответ:
— Как не узнать? Такого старого друга вовек не забудешь.
— А где Гурарий пропадает? Уже два дня его не видно.
— Отец у лесника сына лечит. К завтрашнему вечеру должен вернуться.
— То-то я смотрю, что он за фамилией не спешит. Смотри, разберут все красивые имена. Что тогда делать будете?
— Авось не разберут. Что-нибудь да останется.
Вроде и вежливо отвечала Рахиль, но душа ее оставалась закрытой на все замки, как лабаз лавочника.
— Хе-хе, а вдруг не останется! Это только от меня зависит, чтобы придержать для вас что-то живописное. Хочешь живописное прозвание?
— С прозвания воды не пить, пан писарь. И без красивостей люди живут.
— Не скажи. А вдруг действительно получит Гурарий мерзкое прозвище? Ну, он-то ладно: он — человек старый, проживет и в хлеву у Подрубы, а что тебе делать? Всю жизнь будешь побираться, сначала братьев обстирывать, потом чужих людей, а потом или, как Ента, умом тронешься, или по рукам пойдешь и помрешь молодой от французской болезни. Ты такой судьбы себе хочешь?
— Что вы мне душу рвете, пан писарь! — вспыхнула Рахиль, попытавшись оттолкнуть собеседника с дороги корытом, но тот ловко увернулся. — Вы прямо говорите: что вам надо?
— Думай, красавица, — ласково улыбнулся Щур-Пацученя. — Двух рублей, да даже несчастных восьмидесяти копеек, Гурарию взять негде: больно гордый он. Полвека прожил, а так и не понял, что гордым только богатый человек может быть. Бедный для гордости рылом не вышел! Так чем же он расплатится, если не деньгами?
Рахиль была так ошарашена этой напористой тирадой, что окончание ее пропустила мимо ушей.
— Как два рубля? — прошептала она. — Господин Кувшинников ведь самолично обещал отцу, что все будет по-честному, бесплатно.
— Кувшинников... — в свою очередь разинул рот Щур-Пацученя. — И когда же он это обещал?
— Да позавчера ночью отец сходил к нему и все рассказал про подать казенную. Вернулся счастливый, мол, Пармен Федотович вошел в положение и сказал, что во всем разберется.