— Ой, держите меня — сейчас сдохну! — всплеснул руками Подруба. Без женских слез он снова почувствовал себя в привычной тарелке. — Когда короля Станислава отсюда погнали, а русская власть еще не пришла, помнится мне, тут лихие людишки погромы устраивали, так твой реб распрекрасненько две недели у меня со всей семьей в подполе под свиным навозом сидел и не жаловался. Я про это никому не говорил, но ведь и вспомнить могу ненароком.
Ах, зря он это сболтнул! Никто из зевак ни на волос не пошевелился, а весточка с пылу с жару уже успела долететь аж до Мителера Ребе из Любавичей!
И вдруг Рахиль снова зарыдала.
— Папочка, — шепнула она на ухо Гурарию так, чтобы никто не слышал, особенно Барнук. — Все плохо, папочка, позор нас ждет!
Гурарий поглядел на ее побледневшее лицо и понял, что его ожидает еще какая-то страшная новость. Он повернулся к Подрубе:
— Не сердитесь, пан Мартын. Я Рахилюшку домой доведу, горицвету с тимьяном ей заварю для успокоения нервов, и потом навещу вас.
Подруба понимающе кивнул и, чтобы скрыть смущение, пихнул Барнука в сторону усадьбы:
— А ну, марш домой! Давно я тебе родительских суббот не устраивал, так могу и среди недели повторить. Степан, хватит дрыхнуть, пьяное ты чучело! Заводи коня во двор!
XXI
Бурли, кипяток, бурли! Плюйся жгучими каплями, как раскаленный порох! Высасывай соки из лекарственных трав!
Возьми в себя медоносный тысячелистник, чтобы растворить нервный срыв Рахили! Прими рожденный молнией зверобой, чтобы ушли тревога и страх! Бери цветки кипрея лилового, дабы унять головную боль! Выхвати из луговой ромашки солнечную силу для успокоения страстей! Займи у душистой валерианы силу, побеждающую волнение! Одолжи у горицвета радость жизни! Спроси с тимьяна снотворного колдовства, чтобы успокоилась Рахл младенческим сном, пока мужчины будут решать ее судьбу!
Рахиль рассказала ему о том, что случилось в Збышове за эти дни. Гурарий напоил дочь целебным отваром, уложил на лавку, выгнал из хаты сыновей, наказав им, чтобы не показывались в доме хотя бы часа два, и, сидя у изголовья, гладя дочь по голове, как встарь, размеренно рассказывал ей сказки про царя из Амстердама, и про индюка-камня, и про благочестивую разбойницу, и про жабу-оборотня.
А когда заснула Рахл, Гурарий задумчиво развязал свою лекарскую сумку, достал тряпицу, в которую были завернуты все его медяки, их было числом столько же, сколько песчинок на паркете у короля, и пересчитал их. О, великое богатство, и без тебя не жить человеку, и с тобой хоть повесься от тоски! Так и петля побрезгует тебя за такие деньги душить! Набралось песку аж на семнадцать с половиной копеек.