— Надо вставать. Кому надо и зачем?
Кому надо те ещё спали. Ровно, по-старчески сопела свекровь в своей маленькой комнатушке. После очередной пьянки заковыристо храпел Фёдор. Люба осторожно подошла к сыну. Не обращая внимания на боль в руке, перевернула массивный торс на бок. Сын пьяно зарычал, извергая неприятный запах перегара, как сказочный дракон изрыгающий огонь из своей страшной пасти.
Взяв стакан холодного молока, накинув на себя старенький платок, она вышла на крыльцо, прислонилась на влажную от утренней росы опору крыльца. Люба любила эти утренние часы рассвета, когда солнце расправляло свои тёплые лучи и запускало их в дебри леса, словно причёсывая косы у берёзок в предлесье, вплетая в них, то розовые, то алые ленты.
Немного посидев на крыльце и медленно выпив молоко, она подоила корову ловкими движениями рук, опустошив её набухшее вымя. Процедив молоко через марлю, стала замешивать опару на тесто. Федька опять вчера нашёл её заначку и всё пропил разом. Бороться с ним у неё уже не было сил. Даже обида на него непутёвого куда-то подевалась.
Раньше, когда он с горящим нутром от выпитого накануне, рылся в её вещах, разыскивая с трудом собираемые ей десятирублёвки, она с ним даже дралась. Но однажды, он схватил её за плечи и так сильно сжал с ненавистью глядя в глаза, что больше Люба не препятствовала сыну. Не потому, что испугалась его. Не хотела видеть в нём в её мальчике взрослом уже мужчине черты лица молодого Кольки.
— Ищи, коль совесть пропил. Собираю-то тебя кормить, да вот бабку твою хоронить. Как прикажешь, когда время подойдёт?
Но понимала, что совесть, и правда, он пропил давно. А может и ругать его бесполезно — она виновата. Не смогла воспитать, внушить, оградить. А вот Маша, когда приезжает, всегда говорит ей, что у Любы самооценка низкая. Отсюда все беды. Говорит, если ты себя не любишь, никто тебя не полюбит. А как это себя любить? И возможно ли это — себя любить? Непонятно.
— Надо ставить тесто, — напомнила она себе и пошла в кухню. Её рабочий день начался.
В этот злосчастный день, умаявшись с пирогами и сделав всю работу по дому, она пришла со станции, где у проезжающих её пирожки шли нарасхват, уставшая и всё ещё с ноющей болью в грудине. Люба немного успокоилась, увидев, что Фёдор уже спит, а свекровь громко молится, собираясь в постель. Она обессилено прилегла одетая на диван, думая передохнуть. Но сон охватил её путаной паутиной, и она провалилась в тревожное забытье.
Во сне Люба стонала и задыхалась. Ей снилось, что она горит изнутри. Её поливают из вёдер водой, но тело продолжает гореть и обугливаться. Она смотрит на свои руки, но видит вместо пальцев чёрные обугленные закорючки.