Впрочем, священника я посетил не за тем, чтоб узнать о триумфе кладбищенской справедливости. Я собирался расспросить, что еще он знает о событиях за горами и неприятностях упавшей с колокольни ведьмы. Как одно может быть связано с другим?
Я сильно смутил отца Оттона подобными расспросами. Пожалуй, это тайна исповеди, сказал он. Душа бедной девочки все еще бродит вокруг городского собора, поэтому выдать ее признания, даже околичностями, отец Оттон не вправе. Может быть, она потому и не упокоилась, что сказала ему слишком много, и боится раскрытия тайны. Но из тех сведений, которые общеизвестны – она упорствовала в заблуждении, что колдовство это хорошо, а церковь если и не плохо, то должно подвинуться перед даром и предназначением. Потому что, если дар дан, значит, не просто так, а для служения равновесию. Запретил подходить к причастию отец Оттон ей потому, что она высмотрела зачатки способностей у молодого помощника отца Оттона. Стала преследовать его и уговаривать поддаться дару, уйти из церкви, отречься от сана, заняться колдовством. Тут он боялся скорее за молодого священника, поскольку колдунья могла не ограничиться одними только уговорами, а молодая кровь горяча. Кто знает, чем такая одержимость девочки колдовскими способностями могла бы кончиться. Она искала своих, бедняжка. И никто не виноват, что нашла их не там, где им быть положено.
Я спросил его, ходила ли колдунья в замок, помогала ли матери ухаживать за профессором. Да, постоянно, с самого детства, ответил он. Видимо, там ей в голову и вложены были эти вредные идеи о превосходстве призвания над верой. А я, если честно, не очень понял, чем одно мешает другому, даже если ты призван. Дороги земные запутаны пред нашим взором, не всегда мы видим и понимаем, что почему делается и куда нас ведет. Я, например, верю в бога. Но верю еще в приметы и знаки, и мне не кажется, что предназначение и божий промысел такие уж разные вещи. Ересь, согласен. Или суеверие. Но привело меня сначала в Бромму, потом к профессору в замок и библиотеку. А еще одарило меня волшебной собакой, чующей подвох. И имена, и числа, и лунные руны, и зачарованные Машины – слишком многое совпало, чтобы быть свободными от предназначения и равновесия случайностями.
Еще я подумал вот что: если у молодого священника есть дар говорить с мертвыми, он тоже должен чуять кровь и смерть, идущие в сторону Бромы с Машиной. Его воспитали в других традициях и на иных ценностях, ему должно быть тяжко ощущать все это, тем более, что от близких смертей его дар воспитывается, вызревает, растет. Он многого не понимает, не знает, принимает за искушение. Я должен ему объяснить, что бояться этого не надо. Что дар это не приговор, а выбор. Что близость и видимость смерти не делает жизнь бессмысленной и страшной. Наоборот, от понимания смерти живой, сущный мир становится ярче, а жизнь ценнее.