Дело кончилось тем, что он встал и сказал, что поедет со мной. Нет, он не боится отвечать перед церковной делегацией, которая явится по его душу. Но хочет убедиться в том, я говорю правду. Что маленькая колдунья, звавшая его с собой вступить в Вечную Стражу и защищать пряничную Бромму, в которой все неправильно, погибла не зря. Уйти из полицейской башни действительно было самое время, пока стражи не вернулись и церковная делегация, которая сегодня-завтра будет, не посадила его накрепко под свою опеку.
Молодого человека зовут Доран, "отец Доран" сказать я ему отчего-то не могу, обстоятельства его и моей жизни не складываются в слова. Он тоже не зовет меня "мастер", говорит "господин колдун". Если Доран сбежит от своих, то и какой он уже "отец". Его заочно лишат сана, как только в Бромму доедет епископский представитель. Ростом священник выше меня, худой, нескладный. Очень грязный, от него плохо пахнет. Поэтому в наше разбойничье войско он вписывается как родной. Словно с самого начала с нами был. Нужна ли мне его помощь, как обладающего даром некромантии, не знаю. Скорее, нет, чем да. Подобные потерявшие себя люди обычно обуза. Но в разговоры он не ввязывается и пока мне не мешает. Думаю о его жизни: шел, шел куда-то, никуда не пришел. Не мог же он не знать о собственном даре? Сознание особенности, понимание сути дарования приходит к колдуну лет в двенадцать-тринадцать. Почему не признал его в себе и причалил к другому берегу? Впрочем, может быть, еще соберется с силами. Молодость тем хороша, что на тебе нет ярма обязательств и ты еще можешь выбирать себе будущее. Ту дорогу, которую он выбрал для себя, поперек призвания, вопреки дару, он не выдержит, это заметно.
Я отдал ему завтрак, приготовленный мне вдовой в дорогу, а старый Фальк уступил свою клячу и латанную-переатанную кожаную куртку взамен безнадежно испорченной сутаны. Мне жаль, что Фальк остается. И жаль, что не было времени толком поговорить с Фальком. Все, что я успел от него узнать полезного – два заклятья на скрещенных пальцах. Их можно делать молча, но в моих неумелых руках и при неподходящем даре необходимой великой силы разрушения в них нет. Так, собачий хвост подпалить, табурет опрокинуть. Надеяться я могу только на себя и на то, что успел выучить. Зато я увидел, как Фальк прощается с Душечкой, и понял, кто Душечкин папаша-колдун.
Сейчас полдень, двадцать миль дорога была приличной, дальше превращается в кривую козью тропу. Надеюсь, она проходима, потому что впереди есть и наша пограничная застава, и иберринская, с проверкой паспортов. Карету уже отправили назад. У меня с собой холщовый мешок с вещами, походная чернильница и дневник. Надеюсь, путешествие наше за грань разумного будет недолгим. Потому что чем ближе к границе, тем страшнее веет оттуда холодом и железом. Страх этот ощутителен не только из-за Машины, с которой мы неуклонно идем навстречу друг другу, но и из-за того, что паспорта у нас липа наколдованная. Особенно мой, переделанный на коленке вчера вечером. Если нас пропустят, это будет чудо.