На ленских берегах (Переверзин) - страница 267
Родные Анатолия Петровича были похоронены рядом, друг за другом, в самом центре погоста. В глубокой скорби, в кладбищенской тишине, нарушаемой лишь нудным зудом редких жёлтых комаров да хриплым поскрипыванием на ветерке железных, покрывшихся коричневой ржавчиной самодельных венков, он со слезами на глазах возложил на дорогие его сердцу могилы по букету чайных роз и погрузился в тяжёлое, словно гранитная плита, молчание. Ему было в этот день, как никогда, до слёз досадно, что никого: ни деда, ни бабу, ни тётю Анюту он не застал в живых, — не слышал их добрых голосов, не видел их светлых, светящихся к нему нежной любовью лиц.
А повезло бы ему застать их в юном возрасте, когда полным ходом формируется человеческий характер, утверждаются на всю жизнь многие привычки, приоритеты, пристрастия, то сколько же глубоко поучительного, полезного они смогли бы внуку передать, и, глядишь, в этой до предела сложной, порой навзрыд суматошной жизни ему удалось бы избежать многих ошибок, ибо уж кто-кто, а его дед с бабой в свою очередь сформировались как личности ещё во времена степенной, словно разложенной по годам жизни с таким расчётом, чтобы исполнить всё, ради чего они и появились на свет. Анатолию Петровичу невольно обидно подумалось: “Мы, современные люди, ищем счастье по всему свету, когда оно — бесконечно щедрое, дарующее жажду жить и творить добро во имя добра, — образно говоря, средь дедовских могил... Ох!”
На обратной дороге к ожидавшему в “Ниве” своих молодых родственников Виктору Мария, долго, словно погрузившись глубоко в сложные женские мысли, молчавшая, вдруг тихо произнесла:
— Анатолий, ты так вдохновенно, так образно и сильно рассказывал о дяде Андрее, о том, как он необычно погиб, геройски защищая нашу столицу от фашистских захватчиков, а о своём отце, которого сильно любишь, с которого стараешься во многих жизненных, особенно тяжёлых ситуациях откровенно брать пример, почему-то даже словом не обмолвился, словно он и не родился в этом селе!
— Точно, не рассказывал! Но не специально, а просто так получилось! Жизнь у него действительно сложилась так необычайно, что не может не захватить человеческое воображение, не восхитить глубоко душу! Ну, хоть самый настоящий роман по ней пиши! За один раз даже малую часть её вряд ли удастся раскрыть! Но если тебя в данный момент больше всего интересует вопрос: “Воевал ли отец?” — то отвечу: “Ещё как!..”
— Вот и расскажи, ведь это должно быть так интересно!
Не интересно, — сказал Анатолий Петрович, — а поучительно! Так слушай!.. Перед самой войной отец выучился на тракториста, но потом, видимо, из-за того, что в его душе вверх над другими чувствами взяла любовь к литературе, закончил якутское педагогическое училище и в качестве преподавателя начальных классов работал в школе... На фронт, как старшего брата, его сразу не взяли... Когда отец пришёл в военкомат с заявлением о призыве в Красную армию, военком сказал: “Сегодня каждый боевой штык на счету, но, как бы тяжело, как бы трагично ни складывалось начало войны, надо думать — я твёрдо уверен в этом! — о ее победном конце. Повоевать ещё успеешь, а пока иди уму-разуму детей учи, да так, чтобы они, словно с молоком матери, глубоко впитывали знания с праведной верой в своё светлое будущее, которого их никакой враг, как бы он коварен и силён ни был, не лишит!” Однако в самом начале сорок третьего года отец был мобилизован и отправлен на фронт рядовым механиком-водителем самоходной артиллерийской установки. На этот счёт он иной раз даже шутил: “Я с детства простого тележного скрипа боялся, а тут мне доверили управлять железной тридцатитонной махиной, словно гром, грохочущей и, как драконова пасть, извергающей огонь!..” Однако вскоре в бою отец получил тяжёлое ранение и после выписки из госпиталя, скорей всего, потому, что имел профессиональное среднее образование, был направлен в офицерское училище с ускоренной программой обучения. Через три месяца в звании младшего лейтенанта он принял под своё командование миномётный взвод, с которым и дошёл до самого вражеского логова — Берлина! В семейном альбоме до сегодняшних дней сохранилась заметно потемневшая от времени фотография, на которой запечатлён эпизод, где отец углом трофейного портсигара расписывается на стене Рейхстага. За боевые заслуги он был награждён тремя орденами и двумя медалями, в том числе и за взятие Берлина, но более всего он гордился грамотой с факсимильной подписью Сталина. Бережно, словно дорогую сердцу реликвию, он хранил её отдельно от других наград в светло-коричневом большом портмоне, которое держал в запираемом на ключ выдвижном ящике посудного шкафа. Почему он отдавал такое явное предпочтение именно ей? До сих пор понять не могу! Пока жили вместе одной семьёй, всё никак не удосужился его об этом спросить, а теперь лишь строю догадки, что, видать, как отца родного, он уважал Верховного главнокомандующего! Хотя, мне кажется, отец должен был на него, по крайней мере, таить глубокую обиду, словно душевная рана, больно саднящую и саднящую!