— Почему ты так считаешь?! — перебила мужа Мария.
Анатолий Петрович ответил не сразу, сначала довольно долго молчал, словно решал для себя очень сложную задачу со многими неизвестными, морща высокий лоб, сдвигая к самой переносице широкие брови, сжимая и разжимая тонкие волевые губы, наконец, вздохнув всей грудью, вновь медленно, взвешивая каждое слово, заговорил:
После войны отец ещё год прослужил в войсках, находившихся в Германии, может быть, и вообще до полной выслуги не уволился бы в запас, ибо от природы имел сильную волю, обладал командирскими способностями — качествами, крайне необходимыми для успешной воинской службы! Но судьба распорядилась иначе... По натуре будучи человеком романтическим, отец решился на связь с одной симпатичной немкой, что в то суровое время было непозволительно для советского офицера. Не знаю, на каком языке они друг другу объяснялись в любви, только отец потерял бдительность, и о его связи стало известно начальству, которое, от греха подальше, в срочном порядке издало приказ об отцовской демобилизации. Вернувшись в родные Кильдямцы, он почему-то не продолжил свою профессиональную преподавательскую деятельность, а устроился продавцом в магазин смешанных товаров. Вскоре по всей стране власти провели денежную реформу. И надо же было так случиться, что на следующий день после её окончания, когда уже старые деньги не действовали, а новые ещё не были в нужном объёме запущены в оборот, к отцу в магазин пришёл его старый боевой товарищ и слезно попросил за старые рубли продать хотя бы немного спирта. Отец пошёл другу навстречу, всерьёз не обдумав всех возможных последствий! А они словно только и ждали, когда он, выражаясь его языком, даст маху! И он дал, да такого, который и в страшном сне в доброе время вряд ли приснится... Представляешь, всего за бутылку спирта, неверно проданную, его судили в мирное время, несмотря на все ранения и многочисленные награды, словно по самому что ни на есть закону военных лет, в результате чего он получил четыре года колонии строгого режима, которые отсидел “от звонка до звонка”. Почему-то именно зимой, когда мороз с каждым днём только крепчал и крепчал, заключённых ежедневно гоняли за пятнадцать километров на якутские городские стройки выполнять самую тяжёлую работу: копать вручную при помощи лома и лопаты ямы глубиной не менее восьми метров под сваи в вечной мерзлоте. Копать — мягко сказано, а на самом деле долбить грунт, по крепости ничуть не уступавший граниту! Однако за выполнение нормы в один кубометр выдавали хлебную пайку всего четыреста граммов, а в случае невыполнения — лишь двести! Отец, хотя от природы был очень жилистый, в первый день, как ни старался до темноты в глазах орудовать и орудовать тяжеленным ломом, едва выполнил норму, при этом так сильно устал, что лишь благодаря стальной воле преодолел обратный путь в колонию. На нарах кое-как придя в себя, горестно подумал: “Если враги на фронте не смогли добить, то свои это сделают запросто непомерно тяжёлым трудом, который из-за хронического недоедания с каждым днём будет становиться самым что ни на есть каторжным!.. Обидно!” Надо было срочно что-то предпринимать. На отцовское счастье, вскоре его прямо на стройке навестил старший брат Алексей, занимавший ответственную должность в городском военкомате. Посмотрел участливо, как уродуются заключённые, и назавтра принёс отцу хорошо оттянутое, крепко насаженное на удобную ручку кайло. Оно оказалось таким подходящим для разработки мерзлого грунта, что моему родителю удалось к концу смены выполнить аж две нормы! Удвоенная пайка позволила к весне вконец не ослабнуть организму, и отец назло судьбе не лёг костьми вместе со многими братьями по несчастью в суровую тюремную могилу. Казалось бы, любой человек, переживший сполна жестокую несправедливость, должен озлобиться на всех и вся, но отец, наоборот, стал ещё теплее и человечнее относиться к людям, за это они воздавали ему заслуженным уважением. Когда я, оставшись наедине с собой, напряжённо думаю о нём, то постоянно задаюсь одним и тем же вопросом: откуда же мой дорогой отец, трижды тяжело раненный, дважды контуженный, заболевший на фронте от сырости, холода и окопных лишений неизлечимым недугом — полиартритом, можно сказать, инвалид, черпал и продолжает черпать силы для вдохновенной, до самых краёв наполненной жизни?! И всегда прихожу к одному и тому же неизменному ответу: в любви ко всему живому!..