Сесилио-младший поднял глаза на дядю. Тот молча выдержал его взгляд, рассматривая племянника поверх очков. Младший тезка, казалось, понял старшего, но тот поспешил разуверить его:
— Я думаю, ты еще не раз перечитаешь Эразма.
Тут к ним подошла Луисана и, взяв из рук Сесилио тыквочку, унесла ее к себе.
Сесилио с тихой улыбкой ответил на последние слова лиценциата:
— Я теперь мало читаю, так как пишу. Пишу книгу, которая, быть может, окажется полезной.
— Ты пишешь? — в изумлении спросил дядя. — С какой целью?! Неужели тебя не пугает, что nihil novum sub sole[37].
И, увидев, как племянник снова молча, улыбнулся, вертя в руках старинную книгу, Сесилио-старший добавил:
— Что касается меня, то я каждый день просыпаюсь с одной и той же фразой на устах. И я очень прошу тебя в свое время начертать ее на моем могильном камне. У меня уже сейчас такое чувство, будто на меня навалили могильную плиту. И, хотя я еще не протянул ноги и, встав поутру с постели, начинаю ходить, я в любую минуту готов отойти в вечность. Да и в самом деле, стоит ли жить в мире, где все уже сказано?
Сесилио-младший понял, что дядя, видя его стоящим одной ногой в могиле, не мог иначе говорить о жизни и смерти. И, не желая, чтобы лиценциат принял его молчание как знак согласия с его мыслями, он сказал:
— Но может, я еще не все сделал в жизни, что надо.
На это лиценциат незамедлительно возразил:
— Дела! Дела! И это говоришь ты, который, как божественный Платон, признаешь, что единственное живое в мире — это мысль! Откуда у тебя такая забота о бренных делах? Оставь их на долю дурням! Я поклоняюсь лишь созидателям!
Тут Сесилио-младший не мог удержаться от улыбки: так не вязались эти слова с предыдущими высказываниями дяди. Он сразу же сообразил, что чудаковатый дядюшка просто старался отвлечь его от печальных раздумий над своим бессилием, порожденным тяжким недугом, и почел за благо воспользоваться этой хитрой уловкой.
— Я согласен, — сказал он, — может, и не со всем, но, во всяком случае, согласен. Однако всякая мысль требует своего воплощения, всякая человеческая мысль должна быть подтверждена делом!
— Plus minusve[38], подобно воздушному вихрю, который, кружа пыль, делает ее видимой для глаза? Согласен и я. Но разве не прекрасней быть не воздушным вихрем, а самим воздухом, который растворяется в вечном покое атмосферы, вмиг сотворившей его, в нетленной космической мысли, где все уже давно выражено?!
— Ну вот и показалось твое лицо пантеиста, которое ты вечно старался прикрыть вуалью материализма.
— Нет, я скорее нигилист, ибо утверждаю, что на этой бренной земле невозможно создать что-либо новое. И я закончу тем, с чего начал. Давай торжественно поклянемся, что велим начертать на наших могильных плитах такую эпитафию: «Nihil novum sub sole».