Сам же возвращаюсь в прошлое, где именно я совершил первый промах. Мы с моей женой не были знакомы, когда наши родители заключили между собой договор о слиянии двух сильных семей в единое целое. Этот брак значил многое для двух династий, которые из покон веков отвоёвывали своё право первенства. Но, устав от бесконечных разборок, как внутриполитических, так и на мировой арене — борьба за скважины чёрного золота, за цены и лидерство, нашими родителями было принято решение заключить союз между своими детьми.
У меня был старший брат, Эмиль, его готовили к трону, как наследного кронпринца. Обучали политике, этикету, готовили к тому, чтобы мужчина обрёл свою манеру ведения политического режима. Никто бы не подумал, что решение родителей, женить меня на Фатиме, затем передать право первенства, сыграет в злую шутку между нами братьями. Эмиль был в ярости, когда узнал о планах семей, просил, чтобы Фатиму выдали за него, он не намеревался просто так отдавать то, к чему его готовили с детства. И я понимал своего брата, его ненависть, возникшую к нашим родителям, а после и ко мне. Семья Фатимы была категорически против, чтобы девушка становилась второй женой в династии Кхан, а, так как Эмиль к тому времени уже был женат, условием стало, что поженят меня с Фатимой и право первенства автоматически переходит ко мне. Такой расклад пришёлся не по вкусу брату, помню, как он просил меня отказаться, умолял, чуть ли не стоя на коленях. Но слово родителей превыше всего — даже братских уз. Тогда он предупредил меня о серьёзных последствиях, которые я сам на себя наложил.
— Башир, прошу тебя, откажись от права первенства, — взывает Эмиль к рассудку. Я же стою напротив него, глаза в глаза, иначе никак.
— Брат, я не могу, — отрицательно качаю головой, — ты тоже должен понять меня, — я повышаю немного голос, пытаюсь, как и он достучаться до него. — Ведь ты сам всегда мне говорил, слово родителей для нас закон, таковы традиции и обычаи. Это наше табу, аксиома, которую мы не имеем права менять.
— Ты не понимаешь, — Эмиль фыркает и толкает меня в грудь, — Меня учили и готовили к этому всю мою жизнь, лишили детства, юности, молодости. Вся моя жизнь прошла в пустую, но я тешился лишь тем, что получу в конечном итоге долгожданный приз, то, что предстанет ценой моей прошлой жизни. А сейчас, — он вновь тычет мне в грудь пальцем, глаза стеклянные, дышит тяжело, пытаясь сдержать свой темперамент, — меня хотят надуть, оставить у разбитого корыта, выкинуть посреди пустыни, даже не дав взамен глотка воды, — мотает головой, в голосе грусть и злость, смешанная так, что итог получается почти ледяным ручьём слов. — Откажись, Башир, по-хорошему, последний раз прошу, иначе я не отвечаю за свои поступки.