ли перенимать те элементы демократий, которые на самом Западе уже порядком себя изжили.
Помимо такой социальной детерминанты, как «засилье среднего класса», Хоманс отмечает и другую — родственную ей — причину социального взлета психоанализа. Речь идет о вызревании в течение последнего столетия специфической формы бытия–в–мире, отличительной чертой которой он считает господство образа психологического человека. О чем–то подобном говорил еще Дэвид Райзман в своей знаменитой книге «Одинокая толпа», посвященной социологии современной культуры [156]. Однако само понятие «психологического человека», символизирующее, по мнению Хоманса, господствующий в XX веке тип личностной самоидентификации, было введено другим социологом — Филипом Райффом в его книге «Фрейд: разум моралиста» [154]. По мнению Райффа, образ человека, характерный для современной западной культуры, абсолютно не вписывается в представления, доминировавшие в рамках традиционного христианского мировосприятия. Снижение социальной роли религии привело к тому, что современный человек в своем самоопределении стал обнаруживать все возрастающую автономию как по отношению к устоявшимся традиционным нормам, так и к имеющемуся социальному порядку. Больше всего человека этого нового типа интересует его собственный психологический мир и связанные с оным психологические идеи. Появление подобной культурной территории, именуемой «личной психологической жизнью», и предопределило успех психоанализа, первым выдвинувшего связную теорию о том, что надлежит делать с собственной душой, когда религиозные и родительские авторитеты больше не являются истиной в последней инстанции. Причем по степени интенсивности освоения этой приватной сферы человеческого бытия юнгианство, являющееся более поздней ветвью психоанализа, в каком–то смысле даже превзошло фрейдизм. «Если психоанализ и некоторые его ответвления, — пишет Хоманс, — с течением времени сами подверглись серьезной институционализации, юнгианство по–прежнему открыто и намеренно заявляет о себе как о теории, учащей тому, как жить в современном мире — том самом мире, в котором религия более не служит принципом, организующим личную и общественную жизнь» [95, р. 14].
Однако Хоманс убежден, что упадок религии и подъем глубинной психологии ни в коем случае нельзя считать — вслед за многими популяризаторами сциентического мировоззрения — одной из многочисленных «побед» научного разума над религиозным обскурантизмом. Напротив, социологический анализ свидетельствует о том, что «психология расцветает в строгом соответствии с ослаблением власти религии. Первая последовательно замещает вторую: для современного человека психология представляет собой его “незримую религию”» [95, pp. 8–9] С этой точкой зрения, кстати, согласны и некоторые либеральные теологи, считающие психологию своего рода