Расколдовывая Юнга: от апологетики к критике (Менжулин) - страница 84
Личный религиозный опыт невозможно рассматривать в отрыве от личной биографии. Поэтому Хоманс настаивает также и на особом внимании к личностным аспектам зарождения и трансформации психоаналитических учений. Своими предшественниками в этой области он считает трех ученых, сыгравших исключительно весомую роль в истории психоанализа вообще (особенно в США) и одновременно оказавших неоценимую услугу лично ему, ибо некоторые из их теорий были использованы им, как он выражается, в качестве «каркаса» для своей собственной интерпретации Юнга [95, р. 32]. Речь идет об Эрике Эриксоне, предложившем рассматривать основные фрейдовские идеи в свете понятия формирования личностной идентичности [82]; Хайнце Кохуте, отметившем наличие глубокой связи между творческой активностью Фрейда и таким психопатологическим явлением, как нарциссизм [126]; и, естественно, Анри Элленбергере, объяснявшем решающие моменты в эволюции воззрений Фрейда и Юнга перенесенной ими обоими «творческой болезнью[24].
Три перечисленных фактора (социальная роль глубинной психологии, личный религиозный опыт и биографии ее основателей) составляют три неразрывных компонента предлагаемого Хомансом контекстуального исследования. По его словам, «контекстуальный подход состоит в привлечении внимания к социальным, личностным и религиозным факторам с целью понять происхождение психологических идей» [95, pp. 9–10]. Как мы уже установили, в «Открытии бессознательного» Элленбергер достиг существенных подвижек лишь в исследовании третьего и (отчасти) второго из этих компонентов.
Однако и Хоманс все же сознается, что попытка применить к психологии Юнга обозначенный контекстуальный подход наталкивается на одно весьма существенное затруднение. На момент написания «Юнга в контексте», по верному замечанию Хоманса, практически вся литература на данную тему имела абсолютно внеконтекстуальный характер*. «Вместо того, чтобы допустить возможность укорененности юнговских идей в социальных и автобиографических процессах, авторы, пишущие о Юнге, предполагают (и это настроение передается читателям), что его мысли представляют собой застывший набор изолированных друг от друга идей касательно природы и характера психики» [95, р. 16]. Происходит это, пртому что авторов подобных исследований обоснованность юнговских идей заботит куда меньше, нежели обоснование с их помощью собственных воззрений. Если, например, в рамках контекстуального подхода, отстаиваемого Хомансом, концепция коллективного бессознательного является отражением определенных общественных процессов, преломленных сквозь призму личного биографического опыта К.–Г. Юнга (т.е. чем–то достаточно зыбким или, говоря современным компьютерным языком, «виртуальным»), то для юнгианцев и других симпатизирующих им авторов это же самое понятие приобретает «онтологический» статус, т.е. становится чем–то таким, что якобы существует независимо от чьего–либо индивидуального опыта. Это прискорбное обстоятельство послужило причиной того, что весь огромный легион комментаторов юнговского наследия разделился на два непримиримо враждующих лагеря. Как правило, у столь пристрастных интерпретаторов «Юнг оказывается либо безответственным отступником, изменившим делу Фрейда, либо необычайно одаренным и самобытным мыслителем, преодолевшим фрейдовский догматизм» [95, р. 17].